Декорация представляет собой следующую конструкцию: справа и слева от
середины  сцены  два  квадратных  помоста,  наклонных в сторону зрителя,
попасть на которые можно, поднявшись по ступенькам спереди или пройдя по
горизонтальному помосту позади них, который проходит справа налево через
всю  сцену,  начинаясь за ее пределами. Между наклонными помостами, чуть
выдвинутый  вперед,  стоит  солидный  "министерский"  стол. Пространство
между  помостами - помещение различного назначения по сюжету. Иногда там
возникает  сплошная перегородка, и тогда получается что-то вроде кафедры
или  трибуны,  с  какой выступают политики, иногда - железная решетка, и
тогда  там  -  место  заключения.  Слева,  в  глубине  сцены, на высоте,
находится  площадка.  Стоящего  на  ней  почти не видно, но очень хорошо
слышно.
   Слева,  у  края  сцены,  сидит  за  журнальным  столиком АВТОР ПЬЕСЫ,
именуемый  в  дальнейшем "Автор", справа, тоже у края, перпендикулярно к
зрителю  стоят  два  театральных  кресла.  Разговаривая, входят РЕЖИССЕР
ТЕАТРА (далее - "Режиссер") и МЭТР.

   РЕЖИССЕР.   Мы   очень   рады,   что   вы  приехали  к  нам,  что  вы
заинтересовались работами нашего совсем еще молодого театра...
   МЭТР.  Да,  но почему вы выбрали именно этот сюжет? События столетней
давности во Франции...
   РЕЖИССЕР. То, о чем эта пьеса, важно не только для Франции!

   Мэтр  садится  в  первое от зрителя кресло, а Режиссер во второе, так
что его почти не видно. Вообще говоря, это довольно странная роль: почти
сплошь ссылки и цитаты.

   МЭТР. Но вы, конечно, надеетесь увидеть вашу постановку и во Франции?
(Автору). Вы полагаете, ваша пьеса может там понравиться?
   АВТОР.  Разумеется,  нет.  Кому же охота вспоминать позорные страницы
своей истории?
   МЭТР. Да, когда-то прогремевшая на весь мир, теперь это давно забытая
история:  капитан  французского  Генерального  штаба  Альфред Дрейфус на
основании  единственной улики - сходства почерков - обвинен в шпионаже в
пользу Германии и приговорен к пожизненной ссылке...
   РЕЖИССЕР.  Все  это  очень  хорошо описано в детской книге Александры
Бруштейн "Дорога уходит в даль...".
   МЭТР.  Ну,  она  тогда была гимназисткой - неудивительно, что история
невинно осужденного произвела на нее такое впечатление.
   АВТОР.  Мнения  экспертов  даже  относительно этой единственной улики
разошлись,  но  суд  твердо  встал на сторону обвинения, из дела исчезли
документы,  говорившие  в  пользу  Дрейфуса, и появились другие, где, за
неимением  фактов,  содержались  домыслы  и намеки, но главное - военным
судьям  уже в совещательной комнате было вручено сфабрикованное досье из
документов,   якобы   доказывающих  вину  Дрейфуса,  -  досье,  о  самом
существовании которого не знали ни Дрейфус, ни его адвокат.
   МЭТР.  У  вас интересный подход. Почти все, что я читал раньше о деле
Дрейфуса  - совершенно несъедобное описание всяких интриг и политической
борьбы.  А  вы,  похоже,  сосредоточились на тонкостях судопроизводства.
(Режиссеру). У вас имеется опыт?
   РЕЖИССЕР.   Как   говорили   древние,  "Sapienti  sat"  -  "Разумному
достаточно".  Достаточно  немного  пообщаться с ЖЭКом, чтобы понять, что
чувствует человек, столкнувшийся с судебной системой.
   АВТОР. Жить в России и не иметь никакого представления о тюрьме может
только  полный  идиот.  Помимо всего прочего, газеты назвали обвиняемого
преступником задолго до окончания следствия.
   МЭТР. И вы их всех вывели на сцену?
   АВТОР. В какой-то мере, да.
   МЭТР.  Показали это все? (Автор кивает). Весь этот... парад негодяев?
Ведь один только полковник Пикар...
   АВТОР. Полковник Пикар...

   Трудно  передать  всю  интонацию уважения, с которой произносится это
имя.

   МЭТР. Ну хорошо. Начинаем?
   РЕЖИССЕР.  Я  должен предупредить, что мы пока не можем показать весь
спектакль целиком. Костюмы и декорации также не вполне готовы.
   МЭТР. Я хочу видеть то, что есть.

   Мэтр кивает головой, давая знак к началу.
   Здесь  и  далее:  текст,  заключенный  в  кавычки,  Автор  читает  по
рукописи, остальное произносит от себя.

   АВТОР.  "Личность человека, оказавшегося в центре величайшей драмы на
рубеже  19  и  20  веков, оказалась заслонена теми политическими бурями,
которые  вызвало так называемое дело Дрейфуса. Но и самый характер этого
дела,  и  многие  связанные  с  ним  обстоятельства во многом определены
именно   личностью   Альфреда   Дрейфуса,  капитана  Генерального  штаба
французской армии."

   Слева  на сцену выходит АЛЬФРЕД ДРЕЙФУС. Это человек среднего роста с
правильными, но несколько малоподвижными чертами лица, негромким голосом
и  скупыми,  точными  движениями  профессионального  военного. На первый
взгляд,  его  не  назовешь  обаятельным, располагающим к себе человеком.
Дрейфус произносит монолог на ходу, иногда останавливаясь.

   ДРЕЙФУС. Я родился в Мюльгаузене, в Эльзасе, 9 октября 1859 года. Мое
детство  протекло  спокойно  под  благотворным влиянием матери, сестер и
глубоко  преданного  своим детям отца, под трогательным покровительством
старших братьев.
   Первым  горестным событием, тяжелое воспоминание о котором никогда не
изгладится  из моей памяти, была для меня война 1870 года. По заключении
мира  отец  пожелал  остаться  французским  гражданином;  мы должны были
покинуть Эльзас. Я отправился в Париж, чтобы там продолжать свое учение.
   В  1878  году  я  поступил в Политехническую школу, которую окончил в
1880  году,  а  затем,  в  чине подпоручика, был принят в артиллерийскую
школу в Фонтенбло. 1 октября 1882 года я был послан поручиком в стоявший
в  Манси  21-ый  артиллерийский  полк. В конце 1883 года меня перевели в
Париж, в конные батареи 1-ой кавалерийской дивизии.
   12 сентября 1889 года меня назначили капитаном в 21-ый артиллерийский
полк и послали в находящуюся в Бурже центральную военную пиротехническую
школу.  Зимою  того  же года я был помолвлен с Люси Адамар, ставшей моею
преданной и героической подругою.

   На  этих  словах  Дрейфус доходит до правого края сцены и исчезает за
кулисами.

   АВТОР  (Мэтру).  Дрейфус  был  женат  на  Люси  Адамар - родственнице
знаменитого французского математика Жака Адамара.
   МЭТР. Это имеет значение?
   АВТОР.  Именно это - нет. Но вообще математика и математики сыграли в
этой истории совершенно уникальную и мало кому известную роль. Дрейфус и
сам имел очень хорошую математическую подготовку.
   МЭТР. Да?..

   Чувствуется,  что  все,  связанное  с  математикой и вообще с точными
науками, вызывает у него глухое раздражение.

   АВТОР.  "Люси  Адамар  выросла  в семье богатого коммерсанта и ничем,
казалось бы, не была подготовлена к тем испытаниям, которые впоследствии
обрушились на нее.
   Альфред  Дрейфус  был  счастлив  в семейной жизни. К началу событий у
него было двое детей: сын Пьер 3,5 лет и двухгодовалая Жанна.
   Военная  карьера  Дрейфуса также развивалась успешно. О его блестящих
способностях  и  трудолюбии красноречиво говорит тот факт, что, окончив,
помимо  названных учебных заведений, также и Высшую военную школу, он по
результатам  ее  выпускных  экзаменов  был  направлен  на  стажировку  в
Генеральный   штаб.  Дрейфус  был  единственным  евреем  во  французском
Генеральном штабе."
   МЭТР.  Я  все  ждал,  когда  же вы, наконец, скажете, что Дрейфус был
еврей.
   АВТОР.  Об  этом  будет сказано еще не раз... Для сослуживцев Дрейфус
был  человек  чуждого  во  всех  отношениях происхождения - сын богатого
фабриканта среди потомственных аристократов.
   "9  октября  1894  года  Альфреду  Дрейфусу  исполнилось 35 лет, а 13
октября..."

   Справа  на сцену выходит АЛЬФРЕД ДРЕЙФУС. Он в штатском - и тут сразу
чувствуется,  что  это  "не  его"  одежда,  -  в пенсне и держит в руках
какую-то повестку.

   ДРЕЙФУС.   В   субботу  13  октября  я  получил  служебную  повестку,
приглашавшую  меня  явиться  в  понедельник  в  9  часов  утра в военное
министерство  для  общей  инспекции;  в этой повестке отмечено было, что
явиться надлежало "в штатском платье".
   Мне  показалось,  что для общей инспекции был назначен слишком ранний
час,  потому  что  обыкновенно  она  производилась  вечером;  также меня
удивило  упоминание  о  штатском  платье. Но, заметив эти странности при
чтении  служебной  повестки,  я  скоро  позабыл  о  них,  не придавая им
никакого значения.
   В  понедельник  утром я вышел из дому. Утро было прекрасное и свежее;
на  горизонте поднималось солнце, прогонявшее легкий и прозрачный туман;
все предсказывало великолепный день.

   Дрейфус молча делает несколько шагов. У него замерзли руки.

   АВТОР  (Мэтру).  Обратите  внимание:  у него было больше суток, чтобы
собраться и уехать.

   Мэтр делает останавливающий жест.

   ДРЕЙФУС.  Мой  сын  Пьер,  которому было тогда три с половиной года и
который обыкновенно провожал меня до дверей, проводил меня и в это утро.
И  воспоминание  об этом осталось одним из самых живых в моем несчастье;
часто в ночи горя и отчаяния я переживал эту минуту, когда я в последний
раз  сжимал  в  объятиях свое дитя; и это было источником, из которого я
постоянно черпал силу и энергию.

   Дрейфус медлит, прежде чем войти туда, где сейчас начнется пятилетний
кошмар его жизни. Потом делает несколько решительных шагов.
   В  кабинете у стола, на котором находятся чернильница, перо и бумага,
уже  стоят вошедшие с шумом следователь майор ДЮ ПАТИ ДЕ КЛАМ, начальник
тайной полиции КОШФЕР и архивариус ГРИБЛЕН.
   Дю  Пати  -  высокий,  худой  и, несмотря на относительную молодость,
лысый,  похож  на  грифа-стервятника. Двое других - статисты, не имеющие
никакого значения.

   ДЮ ПАТИ (Дрейфусу). Заполняйте инспекционный лист.

   Обмакнув   перо   в  чернильницу,  Дрейфус  пишет.  Дю  Пати  садится
наклонясь, очень близко к нему и внимательно следит за его рукой.

   ДЮ ПАТИ. Как вы пишете!
   ДРЕЙФУС. У меня замерзли пальцы.

   Дрейфус  делает  несколько  резких движений пальцами, чтобы разогреть
их,  и  продолжает  писать. Едва он заканчивает, дю Пати встает и резким
движением выхватывает у него листок.
   Пауза.

   ДЮ  ПАТИ.  Генерал  сейчас  придет. В ожидании его, так как мне нужно
написать  одно  письмо,  а  у меня болит палец, не напишете ли вы его за
меня?

   В  голосе  дю  Пати  явственно  звучат  фальшь  и угроза, но Дрейфус,
обмакнув перо, спокойно ждет начала диктовки.

   ДЮ  ПАТИ  (диктует). "Господин Шварцкоппен!" (Повторяет отчетливо, по
слогам). Шварцкоппен. Шварц-коппен.
   ДРЕЙФУС. Я написал.
   ДЮ ПАТИ. "Не имея известия о том, желаете ли Вы меня видеть..."

   Дрейфус  пишет.  Внезапно дю Пати резко наклоняется, так что его лицо
оказывается рядом с лицом сидящего.

   ДЮ ПАТИ. Вы дрожите!

   Дрейфус слегка отклоняется назад, и больше - никакой реакции.

   "...посылаю  Вам  тем не менее некоторые сведения..." Берегитесь, это
серьезно! (Дрейфус продолжает писать). "...заметку о гидравлической силе
в 120 лошадиных сил..."
   ДРЕЙФУС. Сила в 120 лошадиных сил?
   ДЮ ПАТИ. "...и о способе с ним обращения." (Громовым голосом). Именем
закона, вы арестованы! Вы обвиняетесь в измене.

   "Молния,  упавшая  к  моим ногам, не вызвала бы во мне более сильного
потрясения." У Дрейфуса вырывается несколько бессвязных слов. От резкого
движения ручка, прокатившись по столу, со стуком падает на пол.
   Статисты   стремительно   приближаются  к  Дрейфусу  и  начинают  его
обыскивать. Дю Пати стоит в позе Наполеона, скрестив руки на груди.

   ДРЕЙФУС.  Возьмите мои ключи! Обыщите все мои ящики - там ничего нет!
Я невиновен!
   ДЮ ПАТИ. Улики против вас подавляющи.
   ДРЕЙФУС. Покажите мне эти доказательства!
   ДЮ ПАТИ. Доказательства бесспорны.

   Заломив  руки  за  спину,  Кошфер  и Гриблен уводят Дрейфуса. Дю Пати
также уходит.
   Статисты уносят стол и устанавливают на его место железную решетку.

   АВТОР.  "Дрейфус  был  заключен  в военную тюрьму Шерш-Миди. Окно его
камеры  выходило  во внутренний двор тюрьмы, где совершали свои прогулки
осужденные.  Ему  не  только  было  запрещено  общение  с  родными, но и
служащим тюрьмы, приносившим еду, не разрешалось разговаривать с ним."

   В камеру вталкивают ДРЕЙФУСА.
   И  тут  лучше дать слово ему самому: "Когда я очутился в этой мрачной
камере,  под впечатлением сейчас пережитой сцены и воздвигнутого на меня
чудовищного  обвинения,  когда  я вспомнил о своих близких... - я впал в
состояние  безумия, ... я ходил по камере и бился головой о стены, ... я
рычал  от боли," - только все это происходит беззвучно и оттого особенно
страшно.  Входит  начальник  тюрьмы  майор  ФОРЦИНЕТТИ, говорит Дрейфусу
какие-то   слова,   дружески  кладет  руку  на  плечо.  Дрейфус  заметно
успокаивается  -  по  крайней  мере,  не  кидается  на  стены, а сидит в
оцепенении.  Форцинетти  уходит. Дрейфус встает и начинает мерять камеру
шагами. Потом сцепляет руки за спиной.
   Впрочем, это идеалистическая картинка, щадящая нервы зрителя. Вот как
описывает  поведение  Дрейфуса  в  тюрьме  сам  Форцинетти:  "Он  был  в
состоянии крайнего возбуждения, передо мной был настоящий сумасшедший, с
глазами,  налитыми  кровью. Он все опрокинул в своей комнате. Мне не без
труда удалось его успокоить. (...) Крайнее возбуждение капитана Дрейфуса
не  прекращается.  В коридоре было слышно, как он стонал, кричал громко,
заявляя о своей невиновности. Он бился о мебель, о стены и, казалось, не
чувствовал  ушибов.  Он  не  имел  ни  минуты  покоя  и  когда, разбитый
страданиями  и  усталостью,  валился  на  кровать,  его  сон  прерывался
страшными  кошмарами.  Он  так  вздрагивал,  что  ему случалось падать с
кровати.  В  течение  девяти  дней  настоящей  агонии он принимал только
бульон и подслащенное вино, не притрагиваясь к твердой пище."
   Письма  Дрейфуса  из  тюрьмы, взятые целиком, а не фрагментами, как в
пьесе, в точности соответствуют этому описанию.

   "Но даже и в этих условиях необходимо отдать дань уважения начальнику
тюрьмы  майору  Форцинетти,  который  сумел совместить точное исполнение
служебного долга с проявлениями подлинной человечности.
   Понаблюдав   за   Дрейфусом  некоторое  время,  майор  Форцинетти  по
собственной   инициативе  написал  рапорта  на  имя  военного  министра,
начальника Генштаба и военного губернатора: "Напали на ложный след, этот
офицер невиновен."
   1-ЫЙ ГОЛОС ЗА СЦЕНОЙ. Да, нету у нас Форцинетти.
   2-ОЙ  ГОЛОС. Ха, Форцинетти! Да у нас и тюремный врач - добрый доктор
Гааз - был только в позапрошлом веке.

   Автор, Мэтр и Режиссер - все смотрят вглубь сцены.

   1-ЫЙ ГОЛОС. Блин!

   За сценой топот убегающих ног.

   АВТОР.  "В  тот  же  день дома у Дрейфуса был проведен обыск, который
ничего  не  дал,  но  полное отсутствие улик было представлено как самое
подозрительное обстоятельство - как признак умелой конспирации. (На этом
месте  Мэтр  громко  и как-то не совсем уместно хмыкает). Обыск проводил
майор дю Пати де Клам, который арестовывал Дрейфуса.

   Появляется  ЛЮСИ  ДРЕЙФУС.  Это  изящно  одетая и причесанная молодая
женщина,  чем-то  неуловимо  похожая на мужа. По тому, как она стоит, не
выходя  на  середину  сцены,  по  тысяче мелочей чувствуется, что она не
привыкла быть в центре внимания.
   Несмотря на то, что должна вызывать сочувствие, Люси Дрейфус, пока не
заговорит,  вызывает, скорее, раздражение всем своим обликом изнеженного
и  неизвестно  за  что  наказанного ребенка. Мэтр смотрит на ее довольно
равнодушно.

   ЛЮСИ.  В  нашем  доме  они  перевернули  все,  даже детские постели и
игрушки.  Няня  едва  успела  увести  детей.  Уходя,  их глав... главный
сказал, что я должна молчать о проведенном обыске и аресте, если не хочу
ОКОНЧАТЕЛЬНО ПОГУБИТЬ своего мужа.

   Люси Дрейфус уходит.

   АВТОР.  "Люси  Дрейфус  никому  не говорила об аресте мужа более двух
недель, пока об этом из газет не узнала вся Франция.
   Все это время дю Пати де Клам непрерывно допрашивал Дрейфуса."

   Сцена  полностью  затемняется. Потом в камере, где ДРЕЙФУС спит, сидя
за  столом  и  положив  голову на руки, вспыхивает яркий свет. Входят ДЮ
ПАТИ  ДЕ КЛАМ и безмолвный статист - архивариус ГРИБЛЕН. Актер в роли дю
Пати  де Клама играет сталинского следователя или, по крайней мере, свое
представление о нем. Во время допроса он садится очень близко к Дрейфусу
или  нависает  над  ним.  Мэтр  с  неослабным вниманием следит за сценой
допроса.
   Гриблен  подает  Дрейфусу  перо,  чернильницу  и  бумагу  и отходит в
сторону. Дрейфус надевает пенсне.

   ДЮ ПАТИ (диктует). "Не имея известия о том..."

   Дрейфус  пишет. Дю Пати, следя за его рукой, садится настолько близко
к   нему,   что  Дрейфус  вынужден  подвинуться,  и  его  правый  локоть
свешивается со стола.

   ДЮ ПАТИ. Не искажайте почерк!
   ДРЕЙФУС. Я не могу писать в таком положении. В чем меня обвиняют?

   Дю Пати чуть отодвигается, и Дрейфус садится прямо.

   ДЮ  ПАТИ.  Вы  еще  узнаете...  (Диктует).  "...желаете  ли  вы  меня
видеть..." Снимите пенсне!

   Дрейфус снимает пенсне и низко наклоняется над листком бумаги.

   ДЮ  ПАТИ.  Сядьте  прямо. (Дрейфус выпрямляется). Пишите: "...посылаю
вам  тем  не  менее некоторые сведения..." Не искажайте почерк! Наденьте
пенсне! (Дрейфус надевает пенсне). "...заметку о гидравлической силе и о
способе с ним обращения..."
   ДРЕЙФУС. Способе обращения с ним? С силой?

   Дю  Пати  смотрит  в  бумагу,  с  которой  диктует.  Похоже, он и сам
задумался, а что это тут написано.

   ДЮ  ПАТИ.  Не  возражайте - это опасно! Пишите, как я говорю: "сила и
способ  с  ней  обращения".  (Дрейфус  пишет).  Вы всегда говорили: "мое
эльзасское сердце". Почему же вы покинули Эльзас?
   ДРЕЙФУС. Потому что Эльзас захватили пруссаки!
   ДЮ  ПАТИ.  Чем  же  вам  не  понравились  немецкие  офице"ы, господин
Дгейфус?
   ДРЕЙФУС. Мы хотели остаться подданными Франции!
   ДЮ ПАТИ. Вот как!.. Но ведь вам было тогда всего одиннадцать лет.
   ДРЕЙФУС. Это было решение родителей.
   ДЮ  ПАТИ.  Вот  как!..  Понятно.  Где вы учились перед поступлением в
Генеральный штаб?
   ДРЕЙФУС.  Перед  поступлением  в  Генеральный  штаб я учился в Высшей
военной школе.
   ДЮ  ПАТИ.  Вы  также  учились  в артиллерийской школе и в центральной
военной пиротехнической школе. Где вы еще учились?
   ДРЕЙФУС. Вначале я окончил Политехническую школу.
   ДЮ  ПАТИ.  Вам  удалось получить блестящее образование. Но оно вам не
поможет! Пишите: "Записка о Мадагаскаре".

   Дрейфус  пишет. Дю Пати быстро отбирает у него листок и на расстоянии
показывает другой.

   Снимите пенсне! Что вы написали?
   ДРЕЙФУС.   (Сильно   наклоняется   вперед   и   читает).  "Записка  о
Мадагаскаре". Но это писал не я. Это не мой почерк.
   ДЮ ПАТИ. Не отпирайтесь! Что вам известно о Мадагаскаре?
   ДРЕЙФУС. Ничего. Мадагаскар - остров у восточного побережья Африки.
   ДЮ ПАТИ. Вам должно быть известно гораздо больше. Давно вы знакомы со
Шварцкоппеном?
   ДРЕЙФУС. Я не знаю никакого Шварцкоппена.
   ДЮ  ПАТИ.  Вы  должны  его  знать.  Пишите: "Перемены в сформировании
артиллерии".

   Чуть помедлив в недоумении, Дрейфус пишет. Дю Пати выхватывает у него
листок и, поднеся к самому носу, показывает другой.

   Что вы здесь написали?
   ДРЕЙФУС  (отклонясь назад). "Перемены в сформировании артиллерии". Но
это  не  мой почерк. Я ничего подобного не писал. Так не пишут. Я не мог
написать такого.
   ДЮ  ПАТИ.  Однако  вы  написали это Шварцкоппену. Давно вы знакомы со
Шварцкоппеном?
   ДРЕЙФУС. Я не знаком ни с каким Шварцкоппеном.
   ДЮ ПАТИ. Вот как?.. Вспомните ваших эльзасских друзей.
   ДРЕЙФУС  (после  паузы,  в  течение которой дю Пати так и впивается в
него   глазами).   Среди   моих   друзей   детства  в  Эльзасе  не  было
Шварцкоппенов.
   ДЮ  ПАТИ.  Подумайте  хорошенько.  Они  могли  быть  у  ваших старших
братьев.
   ДРЕЙФУС. Если и были, я их не знаю.
   ДЮ  ПАТИ.  Вот  как!..  Тогда  с какой целью вы предприняли поездку в
Германию в сентябре 1885 года?
   ДРЕЙФУС. Я ездил на родину, в Мюльгаузен, повидать брата.
   ДЮ ПАТИ. Так, так...
   ДРЕЙФУС.  Мой  старший  брат  Якоб,  один  из всей семьи, после войны
остался в Эльзасе, потому что...
   ДЮ  ПАТИ. Понятно. Имеется брат в Германии. (Мэтр довольно неожиданно
кивает). Когда вы в последний раз были в немецком посольстве?
   ДРЕЙФУС. Я там никогда не бывал.
   ДЮ  ПАТИ. Не лгите! Вы хотели видеть военного министра Мерсье. Вы его
увидите, как только во всем сознаетесь.
   ДРЕЙФУС. Мне не в чем сознаваться. Я ни в чем не виновен!
   ДЮ  ПАТИ. Вот как!.. Пишите (диктует довольно быстро; Дрейфус пишет):
"Не  имея  известия о том, желаете ли Вы меня видеть, посылаю Вам тем не
менее  некоторые  сведения..."  Пишите быстрее! Не искажайте почерк! Вот
заключение экспертов, которые заявляют, что письмо написано вашей рукой.

   Дю  Пати  показывает  Дрейфусу  на  расстоянии листок бумаги; Дрейфус
наклоняется, чтобы прочесть, но дю Пати быстро прячет его.

   Что вы можете возразить?
   ДРЕЙФУС. Еще раз заявляю, что я не писал этого письма.
   ДЮ  ПАТИ.  Вот  как!..  А  между  тем  ваши  сообщники  уже  во  всем
признались.
   ДРЕЙФУС. У меня нет никаких сообщников! Я ни в чем не виновен!
   ДЮ  ПАТИ. Итак, вы заявляете, что действовали в одиночку. А между тем
начальник тайной полиции...
   ДРЕЙФУС.  Я заявляю, что я невиновен! Я хочу видеть начальника тайной
полиции.
   ДЮ ПАТИ. Итак, вы желаете, чтобы вас направили под надзор полиции, вы
желаете объясниться с министром. Он примет вас, если вы признаетесь.
   ДРЕЙФУС.  Я не признаюсь. Мне не в чем признаваться, даже если мне не
придется встретиться с министром.
   ДЮ ПАТИ. Вот как!.. Когда вы в последний раз видели Шварцкоппена?
   ДРЕЙФУС. Я его не знаю.
   ДЮ ПАТИ. Не отпирайтесь! Пишите: "Уезжаю на маневры." (Дрейфус пишет.
Дю Пати выхватывает у него листок). Какие маневры вы имели в виду?
   ДРЕЙФУС.  За те два года, что я служил в Генеральном штабе, я ни разу
не участвовал в маневрах.
   ДЮ ПАТИ. Учтите, нам все известно. О чем вы говорили со Шварцкоппеном
на последней встрече?
   ДРЕЙФУС. Я его не знаю.
   ДЮ ПАТИ. Вы должны его знать. Шварцкоппен - немецкий военный атташе в
Париже.

   Дю Пати и Гриблен, забрав исписанные листки, уходят. Наступает полная
тьма.  Потом  освещается  часть  сцены,  где  находятся  Автор,  Мэтр  и
Режиссер.  Чуть  позже снова включается свет в камере, где - на этот раз
без  слов  -  вновь  и  вновь повторяется сцена допроса. Почти не слушая
Автора, Мэтр следит за ней не отрывая глаз.

   АВТОР.  Предыстория  событий  такова.  "В  сентябре  1894  года агент
доставил  во  французскую контрразведку разорванное на клочки письмо без
подписи  и  даты,  найденное им в мусорной корзине немецкого посольства.
Письмо   получило  название  "бордеро",  что  означает  "опись":  в  нем
содержалась  опись секретных документов французского Генерального штаба,
которые  автор  письма  предлагал  немецкому  военному  атташе  в Париже
Шварцкоппену.  Три  из  этих документов касались французской артиллерии,
один  -  планов  колонизации  Францией  острова  Мадагаскар и еще один -
французских сил прикрытия." Именно отрывки из этого документа и диктовал
Дрейфусу  следователь  дю  Пати  де  Клам,  безуспешно  пытаясь добиться
полного совпадения почерков.
   "Итак,   в  контрразведку  было  доставлено  письмо.  На  основе  его
содержания  был  сделан вывод, что автором письма мог быть только офицер
Генштаба,  началось  тайное  сличение  почерков,  и  было  выявлено ПЯТЬ
офицеров,  почерки которых имели сходство с почерком автора письма. В их
числе  оказался  и  Альфред  Дрейфус - единственный, как уже говорилось,
еврей в Генеральном штабе. И это было то, что устраивало всех. По мнению
большинства   сослуживцев  Дрейфуса,  офицер-еврей  по  определению  был
"офицером,   без  зазрения  совести  торгующим  интересами  национальной
обороны".  Никакие  другие  версии,  например,  что  автор письма мог не
служить в Генеральном штабе, но иметь там сообщника, не рассматривались.
   Было  проведено тайное расследование частной жизни Дрейфуса, которое,
однако,  не  выявило  ничего,  что могло бы толкнуть его на путь измены:
Дрейфус  был  богат,  хорошо образован, имел, несмотря на происхождение,
перспективы    блестящей    карьеры,    был    образцовым    семьянином.
Эксперты-графологи  - Гобер, а потом и Пеллетье - однозначно высказались
за  то,  что  бордеро  не  написано  почерком  Дрейфуса  и,  несмотря на
оказанное на них давление, мнения своего не изменили. Тогда были найдены
другие   эксперты,   которые  высказались  в  нужном  следствию  смысле,
сопроводив,  однако,  свое заключение различными оговорками. Впрочем, на
суде выступил совсем другой эксперт.
   Внимание  исследователей  письма  совершенно не привлек тот факт, что
специалист  в  области  артиллерии и просто образованный человек, каким,
безусловно,  был  Дрейфус,  не  мог  выразиться так безграмотно, как это
сделал  автор  письма.  На  многих  других  несообразностях  нет  смысла
останавливаться."
   И  вот  на  этом  шатком основании - на письме, относительно которого
эксперты  не  пришли  к  единому  мнению,  -  и было построено обвинение
Дрейфуса в том, что он...
   МЭТР (с очень личной интонацией, как бы представляясь кивком головы).
Немецкий шпион. А также итальянский шпион и японский шпион.
   АВТОР.  Японский?.. Почему японский? Дрейфус не знал японского языка.
Он знал английский, немецкий...
   МЭТР. Чтобы осудили за шпионаж, знание языка было необязательно.
   АВТОР. Э-э-э... М-м-м... Да.

   Тем  временем допрос заканчивается, свет в камере гаснет и вспыхивает
вновь.

   ДРЕЙФУС (один в камере). В течение семнадцати дней и ночей я выдержал
бесконечные   допросы   майора   дю   Пати,   исполнявшего   обязанности
предварительного  полицейского  следователя.  Если мой ум не помутился в
эти дни и в эти бесконечные ночи, то причиною тому не дю Пати. У меня не
было  ни  чернил,  ни бумаги, чтобы я мог фиксировать свои мысли; каждую
минуту  я  еще  и еще переворачивал в своей голове обрывки фраз, которые
мне  удавалось  вырвать у него и которые еще больше усиливали окружавшую
меня  тьму. Но каковы бы ни были мои муки, сознание мое не затемнялось и
постоянно диктовало мне мой долг. "Если ты умрешь, - говорило оно мне, -
тебя  сочтут  виновным; что бы ни случилось, ты должен жить, чтобы перед
лицом всего мира кричать о своей невиновности."

   Может  показаться невероятным, но именно этот срок - семнадцать суток
-  называет и Варлам Шаламов в рассказе "Букинист": семнадцать суток без
сна  или  с прерыванием сна в определенной фазе - и у человека возникает
психическое  расстройство. Нет никакой возможности, чтобы об этом сказал
кто-нибудь  из  персонажей  пьесы,  но  хотя бы исполнитель главной роли
должен знать.
   Пока Автор читает текст, Дрейфус снова и снова меряет шагами камеру.

   АВТОР. "После предварительного следствия началось судебное следствие,
которое  также  не дало никаких результатов. Все это время Дрейфус и его
семья  не  имели  никаких  известий  друг  о  друге. Дрейфусу также было
запрещено читать газеты. Возможно, это было и лучше для него, потому что
из  газет  он  бы  узнал,  какие  военные  секреты продал, когда и с кем
встречался,  сколько денег получил, узнал бы, что, оказывается, давно во
всем  сознался.  Первым  изданием,  сообщившим  об аресте Дрейфуса, была
антисемитская   газета  "Свободное  слово":  в  статье  говорилось,  что
арестован богатый еврей-шпион и что его соплеменники, встречая поддержку
высшего  военного  начальства, пытаются замять дело. 28 ноября 1894 года
военный  министр Мерсье дал интервью газете "Фигаро", в котором говорил,
что  расследование еще не закончено, но виновность офицера несомненна. У
Мерсье были свои резоны: вследствие военных неудач Франции его положение
как  министра  становилось  шатким,  а  обнаружение шпиона в Генеральном
штабе   помогло  бы  сохранить  кресло.  Фактически  этим  интервью  был
предопределен  обвинительный  приговор  Дрейфусу:  свойственный  военной
среде  дух  субординации, чтобы не сказать чинопочитания, не позволил бы
военным судьям вынести приговор, отличный от мнения военного министра."
   РЕЖИССЕР.  "Военное правосудие имеет такое же отношение к правосудию,
как военная музыка к музыке."
   АВТОР. Да, это сказал Жорж Клемансо, будущий премьер-министр Франции,
а  тогда  редактор  газеты "Justice", что означает "Справедливость". Но,
видимо, сказал он это много позже.
   "Через  неделю после интервью военного министра, 4 декабря 1894 года,
военный  губернатор  Парижа  генерал  Сосье  подписал  приказ о предании
Дрейфуса суду. Только тогда в дело вступил адвокат Дрейфуса мэтр Деманж,
и только тогда Дрейфусу разрешили написать первое письмо жене."
   ДРЕЙФУС. Моя дорогая Люси!
   Наконец-то мне разрешили написать тебе. При этом мне сообщили, что 19
декабря меня будут судить, и что мне запрещены свидания с тобой. Не могу
передать, как это последнее обстоятельство огорчило меня.
   Меня  обвиняют  в  измене  отечеству - в самом страшном преступлении,
какое  только  может  совершить  солдат.  Все  это  так  ужасно, что мне
кажется, что я вижу сон. Я не в силах понять этого.
   Ты помнишь, как я рассказывал тебе, что во время поездки в Мюльгаузен
девять  лет  назад  я  был  свидетелем,  как немецкий оркестр праздновал
годовщину  битвы  при  Седане?  Я  и  теперь  воочию  вижу это торжество
пруссаков  -  наглое  торжество  победителей...  Еще  тогда  я  поклялся
посвятить всю свою жизнь, все силы и знания тому, чтобы отомстить врагу,
который смеет так жестоко издеваться над несчастными эльзасцами! Но нет,
лучше  не  думать  об  этом,  иначе  можно  сойти с ума, а мне так нужен
здравый,  ясный ум, чтобы достигнуть своей цели и найти негодяя, который
предал  отечество и для которого никакое наказание не может быть слишком
суровым.
   Я  далек  от  совершенства,  да  и  какой человек мог бы назвать себя
совершенным. Но я одно могу сказать, что в продолжение всей моей жизни я
всегда  старался  жить  честно и честно выполнять свои обязанности и что
мне  никогда не приходилось упрекать себя в чем-либо. Моя чистая совесть
была моей поддержкой в борьбе с постигшим меня несчастьем и не допустила
меня впасть в отчаяние.
   Если  бы  только  найти  того  негодяя,  который  не  только  изменил
отечеству,  но  и сумел опозорить меня! Будем надеяться, что нам удастся
найти  истинного  виновника  преступления. Приложи к его обнаружению все
старания, пожертвуй, если необходимо, всем нашим имуществом, так как что
значат деньги в сравнении с честью! Скажи моему брату Матье, что я очень
рассчитываю  на  его  содействие,  для  него  это  не  представит особых
трудностей. Этого негодяя надо найти во что бы то ни стало.
   Будем  надеяться, что меня оправдают, и я скоро вернусь к вам. Умоляю
тебя,  дорогая,  не  приходи на судебное разбирательство! Этим ты только
напрасно  увеличишь  свои  страдания.  Береги себя ради наших детей. Нам
придется   взаимно   ухаживать  друг  за  другом,  чтобы  оправиться  от
постигшего нас горя и забыть наши страдания.
   Целую тебя тысячу раз. Передай мои поцелуи детям. Передай привет всем
родным,  скажи им, что я остался тем же, что и был прежде, и что все мои
мысли посвящены одной заботе - честно исполнить свой долг.

   На дальней площадке появляется ЛЮСИ ДРЕЙФУС. С первых ее слов и далее
до  конца пьесы, как только она появляется на сцене или звучит ее голос,
Мэтр смотрит и слушает ее с неизменным, неотрывным вниманием.

   ЛЮСИ. Мой дорогой Альфред!
   Моя  мысль  ни  на минуту не покидает тебя. Снова и снова я вижу тебя
одиноким,  в  тюрьме,  и  сравниваю  годы  нашего  счастья, хорошие дни,
проведенные нами вместе, с теперешней действительностью.
   Мы  прожили  пять  лет  полного  счастья. Как ты был добр ко мне, как
предан, с какой любовью ухаживал за мной, когда я была больна, каким был
отцом  для наших бедных малюток. Снова и снова я переживаю все это и еще
глубже  чувствую  свое  горе,  потому что тебя со мною нет, потому что я
одинока.  Милый,  дорогой мой, мы должны, непременно должны быть вместе,
чтобы  мы могли жить друг для друга, потому что мы не можем существовать
один без другого.
   Мы будем вместе бороться, пока не отыщем виновного.
   Что станется со мною без тебя? Ничто не будет больше связывать меня с
жизнью,  и  я  умерла  бы от горя, если бы меня не согревала надежда еще
пожить с тобою и провести еще вместе счастливые годы.
   Дети  наши обворожительны. Пьер так часто спрашивает о тебе, а я могу
ему  отвечать лишь слезами. Еще сегодня утром он спросил меня, вернешься
ли  ты  к  вечеру.  "Я  сильно тоскую, тоскую по папе," - сказал он мне.
Жанна  поразительно меняется. Она уже хорошо говорит, составляет фразы и
хорошеет.  Бодрись,  придет  день, и ты снова будешь с ними; наши мечты,
наши планы снова возродятся, и мы сможем их выполнить.
   ДРЕЙФУС. Моя дорогая Люси!
   Я  очень рад, что ты все время находишься в кругу родных. Может быть,
это немного облегчит твое горе, а их искренняя любовь поддержит и утешит
тебя в твоем несчастье. Передай всем нашим родственникам и всем тем, кто
интересуется  моею  судьбою,  что  я  глубоко  тронут полученными от них
письмами и выражением их симпатии. Я часто думаю о том горе, которое они
терпят из-за меня.
   Что касается меня, дорогая, то тебе нечего унывать. С чистой совестью
я  готов каждую минуту предстать перед моими судьями. Мне нечего бояться
или  стыдиться.  Как  прежде, так и теперь я смело могу смотреть в глаза
всякому  и  достоин  командовать  нашими солдатами. Мы живем в столетии,
когда  нельзя заглушить голоса правды, он все равно вырвется наружу. Вся
Франция должна услышать меня. Мне придется защищать не только себя, но и
все  офицерское  сословие,  к  которому я принадлежу и принадлежать имею
право.
   Я твердо уверен в благоприятном исходе процесса, как человек с чистой
совестью.  Мне  предстоит  иметь  дело  с военными, с такими же честными
служаками,  как  и  я  сам. И я уверен, что они выслушают и поймут меня.
Убеждение  в  моей  невиновности,  в которой не сомневаются мои друзья и
знакомые,  проникнет  и  в  их  сердца. Я надеюсь, что они не постыдятся
сознаться   в   сделанной   ими   ошибке.   Жизнь   моя   служит  лучшим
доказательством  моей  правоты.  Я  даже  не хочу говорить о той подлой,
низкой  клевете,  с помощью которой кто-то хотел уничтожить меня. Она не
убила меня, я ее презираю.

   За сценой раздается многоступенчатый лязг железных дверей.

   (После  паузы).  Завтра  я  предстану перед судьями с чистой и смелой
душой.  Испытание,  которое мне пришлось перенести, очистило мою душу. Я
вернусь  к тебе лучшим, чем был раньше. Я хочу посвятить мою жизнь тебе,
нашим детям, нашим дорогим родственникам.
   Я  всегда  готов  предстать  перед  судом,  как  офицер  безупречного
поведения.  Судьи  уверятся,  наконец,  в  моей невиновности, как и все,
знающие меня.
   Я не боюсь Франции, которой посвятил всю свою жизнь.
   До скорого свидания, моя дорогая, любимая.
   Ожидая  с нетерпением этой счастливой минуты, посылаю всем вам много,
много поцелуев. Альфред.

   Люси Дрейфус уходит с площадки.
   За  сценой  раздается  многоступенчатый  лязг железных дверей, входит
НАДЗИРАТЕЛЬ и уводит Дрейфуса.

   АВТОР.  "Суд  над  Дрейфусом  был  закрытым.  Несмотря  на энергичные
протесты защитника Дрейфуса мэтра Деманжа, публика и пресса были удалены
из зала.
   Главным  вопросом  на  суде  был,  конечно, вопрос о том, является ли
Дрейфус  автором  бордеро.  Экспертом,  поддержавшим обвинение, выступил
начальник полицейской службы идентификации Альфонс Бертильон."
   Вот об этом надо сказать особо.
   Альфонс   Бертильон  -  крупный  французский  криминалист,  создатель
системы  судебной идентификации преступников, которая к тому времени уже
несколько  лет  применялась в полициях всех стран Европы. Значение работ
Бертильона  для  своего  времени  трудно  переоценить,  а  некоторые его
подходы  актуальны  и  сегодня.  Но  он  не  был  специалистом в области
почерковедения.  Используя  для  доказательства  вины  Дрейфуса ничем не
подтвержденные   и   никем   не   доказанные...  (Режиссеру).  Прочитать
заключение Бертильона?
   РЕЖИССЕР.  Не  стоит. Достаточно сказать, что этот его метод не нашел
никакого применения.
   АВТОР.   Человек   организованного   математического   ума,   Дрейфус
совершенно   точно   определил  методику  Бертильона  как  "произведение
сумасшедшего".
   "Показания,  которые дали против Дрейфуса его сослуживцы, даже нельзя
назвать  показаниями против. Они говорили, что Дрейфус держался замкнуто
и  отчужденно  от  всех, часто оставался в штабе после работы, стремился
вникнуть  во  все детали и тому подобное, "что раньше было непонятно, но
теперь, в свете предъявленных обвинений, становится понятно".
   Защитником  Дрейфуса  был, как уже говорилось, мэтр Деманж. По иронии
судьбы, именно он за двенадцать лет до описываемых событий способствовал
карьере  Бертильона,  заинтересовав  его  идеями полицейское начальство.
Постоянно прерываемый и направляемый судьей, Деманж, однако, в блестящей
речи  опроверг  все  аргументы  обвинения,  указал  на несостоятельность
свидетельских  показаний,  на  противоречия  в заключениях экспертов и в
конце  концов спросил, каким образом можно выдвинуть подобное обвинение,
не указав для него никаких мотивов?"

   И  на этих словах Автор перевоплощается в мэтра Деманжа - в адвоката,
который   не  по  обязанности,  а  по  глубокому  внутреннему  убеждению
отстаивает  невиновность  своего  подзащитного.  Но следующая же реплика
показывает, что из него самого адвокат был бы неважный.

   Как уже говорилось, Дрейфус был блестяще образован, богат...
   МЭТР.  Не  очень-то  удачный аргумент там, где имеется такая пропасть
между бедными и богатыми.
   АВТОР   Пропасть   действительно  была  огромная.  Но,  принадлежа  к
обеспеченному  классу,  Дрейфус  был  далеко  не  так  богат, как писала
антисемитская  пресса,  а  главное  -  был  доволен  своим  материальным
положением.  Судьи военного трибунала и сами не были бедными людьми. Они
не  были  также  безграмотными  людьми и не могли не понимать, что, если
какой-то  документ  не  рассмотрен  в - неважно, открытом или закрытом -
суде,  он  не  должен  учитываться  при вынесении приговора. Речь идет о
досье  из  фальсифицированных  документов, якобы доказывающих виновность
Дрейфуса,  -  досье, о самом существовании которого не знали ни Дрейфус,
ни  его  адвокат,  которое  по  приказу  военного  министра  Мерсье было
передано  судьям  уже  в совещательной комнате и которое и склонило их к
обвинительному   приговору.  Альфред  Дрейфус  был  признан  виновным  в
шпионаже в пользу Германии и приговорен к пожизненной ссылке.

   Раздается  многоступенчатый  лязг  железных  дверей,  и  за  решеткой
появляется ДРЕЙФУС. Вот как он сам описывает свое состояние после суда:
   "Отчаянию   моему   не  было  границ;  ночь,  последовавшая  за  моим
осуждением,  была  одной  из  наиболее  трагических  в  моем трагическом
существовании.   В   моей   больной   голове   мучительно  бились  самые
сумасбродные  планы;  я  устал от людской жестокости, я возмущался такой
безграничной несправедливостью. Но воспоминание о жене, о детях удержало
меня от фатального шага, и я решил ждать."

   "Современник  описывал  реакцию  французов  на  приговор Дрейфусу как
"взрыв ликования на бульварах": "Как большой успех отпраздновали то, что
должно было стать общественным трауром."
   Впрочем,  звучали  и  более суровые голоса, и это были голоса будущих
защитников Дрейфуса - Жана Жореса и Жоржа Клемансо.
   Лидер   социалистов  в  парламенте  Жан  Жорес  с  классовых  позиций
негодовал,  что  к  богатому  офицеру-буржуа  суд  отнесся  мягче, чем к
простым  солдатам-пролетариям,  которым случится в пьяном виде оскорбить
начальство,  а  Клемансо  на  страницах газеты "Justice", хотя и выражал
удовлетворение  приговором  преступнику, но сожалел, что за политические
преступления отменена смертная казнь."
   МЭТР. В каком году все это происходило?
   АВТОР. Суд над Дрейфусом - в 1894 году. В позапрошлом веке.
   МЭТР (напевает). "О Боже ты мой великий, здесь суд несправедлив..."
   АВТОР. Вы слышали эту песню?!
   МЭТР. Я знал людей, которые слышали ее от своих родителей.

   Вдруг становится видно, что это очень старый человек.

   АВТОР. А я нашел слова в Интернете.
   МЭТР.  Тогда  можно  было  составить целый сборник из этих песен. Все
исчезло без следа.
   АВТОР.  "Только  через  сутки  после  приговора Дрейфус смог написать
письмо жене."
   ДРЕЙФУС. Моя дорогая Люси!
   Мне  очень  тяжело,  но  еще больше я жалею тебя, чем себя. Моя мысль
всегда с тобой, днем и ночью.
   Быть невиновным, иметь прошлое без единого пятна, знать, что не в чем
себя упрекнуть, - и слышать все, что обо мне сказали, быть осужденным за
самое позорное преступление, которое может совершить солдат, - что может
быть ужаснее! Мне иногда кажется, что все это просто кошмарный сон.
   Я  уже  давно  покончил  бы  с  собой,  если  бы  меня  не удерживало
воспоминание   о   тебе,  если  бы  боязнь  еще  усилить  твою  боль  не
останавливала мою руку.
   Я постараюсь жить для тебя, но мне нужна твоя поддержка.
   Но  в  особенности  необходимо, что бы со мною ни произошло, отыскать
истину,  перевернуть  все  вверх  дном, чтобы открыть ее, отдать на это,
если  нужно,  все наше состояние, чтобы реабилитировать мое имя, которое
топчут теперь в грязи. Я уже подал прошение о пересмотре дела.
   Постарайся получить разрешение видеть меня.
   Поцелуй твоих родителей, детей, всех наших.

   На дальней площадке появляется ЛЮСИ ДРЕЙФУС.

   ЛЮСИ. Мой дорогой Альфред!
   В  моем  глубоком  горе я сейчас получила известие о тебе через мэтра
Деманжа, который говорил о тебе так горячо, так сердечно, что мое бедное
сердце немного оживилось.
   Я  знаю,  что  ты  силен,  я  восхищаюсь тобой. Умоляю тебя, старайся
мужественно перенести и эти новые пытки.
   Наша  жизнь,  все  состояние  всех  наших  будет  отдано на отыскание
виновных. Мы их найдем, ты будешь реабилитирован.
   Надеюсь, мне разрешат видеться с тобой. Во всяком случае, будь уверен
в одном - в том, что я последую за тобой, как бы далеко тебя ни сослали.
Не   знаю,  разрешает  ли  закон  сопровождать  тебя,  но  он  не  может
воспрепятствовать мне поехать к тебе, и я это сделаю.
   МЭТР. Они так и писали друг другу - реабилитация?
   АВТОР. В книге, откуда взяты эти письма, дан именно такой перевод. Но
ведь  реабилитация относится не только к жертвам политических репрессий,
это также и...
   МЭТР. Уж это-то я знаю.
   АВТОР. Э-э-э... М-м-м... Да.
   ДРЕЙФУС. Моя милая Люси!
   Я  никак  не могу принять твоей жертвы. Ты должна остаться, ты должна
жить  для  наших  детей.  Думай прежде всего о них, а потом уже обо мне,
потому что они беспомощные создания и нуждаются в тебе.
   Все мои мысли заняты тобой.
   Но меня ужасает предстоящее мне постыдное оскорбление. Я предпочел бы
быть  расстрелянным.  Я  не  боюсь смерти, но я не хочу, чтобы презирали
меня.
   ЛЮСИ.  Наказание,  которому  ты должен подвергнуться, возмутительно и
гнусно. Обещай мне, что ты перенесешь его мужественно и твердо.
   Ты  силен  сознанием  своей  невиновности;  представь  себе,  что это
другого  должны  обесчестить,  прими это незаслуженное наказание, сделай
это  для  меня, своей жены, которая всем сердцем любит тебя. Дай мне это
свидетельство  своей  любви,  сделай  это для своих детей, в будущем они
будут тебе признательны за это. Они крепко целуют тебя, бедные крошки, и
часто спрашивают о тебе.
   ДРЕЙФУС.  Мне  иногда кажется, что происшедшее случилось не со мной и
что я нахожусь с тобою.
   Я  надеюсь, что буду в состоянии перенести весь ужас предстоящего мне
позорного  наказания.  Что может быть для честного человека хуже лишения
чести?  Это  наказание  хуже  всех  мучений,  хуже  самой смерти. Если я
перенесу его, то сделаю это только ради тебя, потому что ты единственная
на свете, кто может заставить меня жить.
   Если бы не ты, с каким удовольствием я умер бы! Любовь к тебе придает
мне силы и заставляет переносить ненависть целого народа.
   И этот народ прав. Ему ведь сказали, что я изменник.
   Я  -  изменник! Как ужасно это слово. Я отдал родине все, посвятил ей
все  силы  и  знания,  а теперь я обесчещен, обвинен в гнусном поступке.
Нет! Нет!
   Именно  теперь  я особенно сильно чувствую, как ты мне дорога. Береги
свое здоровье, ты должна жить для наших детей, они так нуждаются в тебе.
   ЛЮСИ.  Сегодня  я  сама  отнесла вещи в контору тюрьмы. Одну минуту я
испытывала  ощущение,  что  приближаюсь к тебе. Мне хотелось разбить эти
холодные  стены, разделяющие нас, и пойти обнять тебя. К несчастью, есть
вещи,   перед  которыми  воля  бессильна,  обстоятельства,  при  которых
физических и нравственных сил недостаточно, чтобы одержать победу...
   Я  прошу  у  тебя  огромной  жертвы - жить для меня, для наших детей,
бороться  до реабилитации. Я умерла бы от горя, если бы тебя не стало, я
не  имела  бы  силы  продолжать  борьбу,  на которую ты один можешь меня
побудить.
   Умоляю  тебя,  не заботься о том, как настроена толпа. Ты знаешь, как
сильно меняются мнения. Довольствуйся тем, что все твои друзья, все, кто
знает  тебя,  стоят  за  тебя;  умные  люди стараются разобраться в этом
запутанном деле.
   ДРЕЙФУС.  Я  получил  твое  письмо  вместе с несколькими строчками от
Пьера. Поцелуй его за меня. Поцелуй также и Жанну.
   Я  читаю  твои письма по нескольку раз в день. Мне тогда кажется, что
ты находишься возле меня, как это было в прежние чудные вечера, во время
нашего счастья. Я тогда сидел за моим письменным столом, а ты возле меня
с работой в руках.
   Каждое  твое  письмо  облегчает мне душу; я как будто слышу, как ты и
твои родители разговаривают между собой.
   Мэтр  Деманж приходил ко мне сегодня на несколько минут; он полностью
убежден в моей невиновности, и это придает мне сил.
   Я  не  боюсь  физических  страданий,  потому  что я из железа им могу
перенести их, но презрение, которое будет преследовать меня - именно это
кажется мне ужасным и невыносимым.
   Но  ты  права:  было  бы  подлостью, если бы я покончил с собой. Этим
поступком  я  бы осрамил и обесчестил не только себя, но и тебя, и наших
детей.  Теперь я это понимаю, но можешь ли ты упрекать меня в том, что в
начале моего несчастья я не мог так чувствовать.
   Поддерживая  друг  друга, мы сумеем достигнуть того, что честь нашего
имени будет восстановлена.
   Было бы невозможно, чтобы мы, при содействии мэтра Деманжа, не сумели
обнаружить  правды. Я не буду отчаиваться, я не имею права покидать свой
пост;   я  буду  сражаться  до  последней  капли  крови.  Мне  ясна  моя
обязанность: я обязан оставить детям честное и незапятнанное имя.
   Пока  я  должен  собраться  с  силами, чтобы перенести ожидающий меня
страшный позор.
   Книжек,  которые  ты  мне  прислала,  хватит пока на некоторое время.
Чернильницу я получил и благодарю.
   Поблагодари  всех  за  участие, поблагодари особенно мэтра Деманжа за
все,  что он сделал для меня, и скажи ему, что я ему глубоко благодарен.
Я не смог сам сказать ему об этом.
   Купи  детям  игрушек  к Новому Году и скажи им, что это от меня. Я не
смею  пожелать  тебе  счастья  в  Новом  Году;  празднование  этого  дня
несовместимо с нашим положением.
   ЛЮСИ.   Мне   так  приятно  писать  тебе,  беседовать  с  тобой,  это
единственные  хорошие  минуты  в моей жизни. Я умею теперь делать только
это,  да  еще  плакать.  Твои  письма  доставляют  мне столько радости -
спасибо. Продолжай баловать меня.
   Я подарю детям игрушки от тебя, но они и без этого думают о тебе, они
тебя не забывают.
   Пьер  часто  спрашивает  о  тебе,  а  по утрам они оба приходят в мою
комнату любоваться на твой портрет.

   За сценой раздается многоступенчатый лязг железных дверей.

   ДРЕЙФУС.  Меня  только  что уведомили, что, как и можно было ожидать,
мое  прошение  о пересмотре отвергнуто. Немедленно проси о разрешении на
свидание. Теперь тебе не могут отказать в этом.
   Бесчеловечная,  невыносимая  пытка  приближается,  но  я  вынесу ее с
достоинством чистой и спокойной совести.
   Я  солгал  бы  тебе, сказав, что в ожидании этой позорной минуты я не
испытываю  невыносимых  страданий,  но  я  сохраню самообладание, я буду
тверд.
   ЛЮСИ.  Вчера  я  снова послала свою просьбу о свидании и тщетно ждала
ответа.  Если бы разрешили видеть тебя хоть завтра! На какую причину они
могут  сослаться  теперь, как не на простую жестокость и варварство! Как
бы мне хотелось обнять тебя, утешить и ободрить!
   Как  только  эта  тяжелая  пытка кончится, я всей своей любовью, всей
своей  нежностью,  всей своей признательностью помогу тебе перенести все
остальное. Когда у тебя чистая совесть и убеждение, что всегда и во всем
выполнял  свой  долг,  тогда  есть  надежда  на будущее, тогда можно все
перенести...
   Перенеси  мужественно предстоящую ужасную церемонию, подними голову и
громко заяви о своей невиновности, о своем мученичестве своим палачам.

   За  сценой  раздается  многоступенчатый лязг железных дверей, на этот
раз негромкий. Входит НАДЗИРАТЕЛЬ и уводит Дрейфуса.
   С дальней площадки уходит Люси.

   АВТОР.  "Только  через  десять  дней  после  вынесения приговора Люси
Дрейфус получила разрешение на свидание с мужем.
   Как   уже  говорилось,  Альфред  Дрейфус  сразу  же  после  вынесения
приговора   подал   прошение   о   пересмотре   дела.  Однако  (судебной
скороговоркой)  кассационная  инстанция  -  военно-ревизионный суд, куда
только  и мог обратиться Дрейфус, как военнослужащий, осужденный военным
трибуналом,  -  могла  принять решение о пересмотре дела только в случае
нарушения  формы судопроизводства." (Нормальным голосом). Иными словами,
если   незаконный   приговор  -  а  приговор,  вынесенный  на  основании
документа,  неизвестного  ни  обвиняемому,  ни  защите,  конечно же, был
незаконным,   -   так  вот,  если  незаконный  приговор  был  вынесен  с
соблюдением   всех  необходимых  юридических  формальностей,  пересмотру
военно-ревизионным судом он не подлежал.

   Между  наклонными  помостами  возникают две параллельные друг другу и
перпендикулярные  зрительским  рядам  вертикальные  железные  решетки. В
сопровождении ОФИЦЕРОВ ОХРАНЫ слева на сцене появляется АЛЬФРЕД ДРЕЙФУС,
справа - ЛЮСИ ДРЕЙФУС.
   Мэтр неотрывно смотрит на Люси; Автор неотрывно смотрит в рукопись.
   Альфред  и Люси Дрейфус постепенно поднимаются вдоль решеток вверх по
помостам,  как  будто,  делая  шаги,  можно приблизится друг к другу. За
каждым неотступно следует офицер охраны. Когда все оказываются наверху у
горизонтального помоста, офицеры охраны каждый делают громкий шаг в знак
того,  что свидание окончено. Дрейфуса уводят по горизонтальному помосту
налево,  Люси  Дрейфус  -  вниз  наискосок направо. Люси Дрейфус даже не
может плакать.

   АВТОР.  "Перед  гражданской  казнью  у  Дрейфуса  состоялось еще одно
свидание  с  женой. Начальник тюрьмы майор Форцинетти испросил и получил
разрешение, чтобы оно состоялось в его кабинете в его присутствии."

   За решеткой появляется ДРЕЙФУС.

   ДРЕЙФУС. Моя дорогая Люси!
   Я хочу написать тебе несколько слов, чтобы ты завтра утром прочла их,
как только проснешься.
   Разговор с тобой, несмотря на тюремные стеснения, несказанно облегчил
мне душу. Теперь я немного более спокоен.
   Мои  ноги  дрожали,  когда я спускался к тебе по лестнице. Моя рука и
теперь  дрожит. Если я не настаивал на том, чтобы свидание продолжалось,
то только потому, что у меня больше не было силы владеть собой.
   Не  заключай  из  этого, что душа моя менее мужественна и сильна - но
тело несколько ослаблено тремя месяцами тюрьмы.
   Радость  твоего объятия доставила мне безграничное удовольствие. Я не
мог  надеяться,  что  так  скоро  переживу  такие  минуты - благодарю за
доставленную радость.
   Как  я  люблю  тебя,  милая, милая моя! Будем же надеяться, что всему
наступит конец. Я должен собрать все свои силы.

   За сценой раздается многоступенчатый лязг железных дверей.
   Вертикальные решетки исчезают. На наклонные помосты начинают выходить
и строиться шеренгами СОЛДАТЫ.
   Шеренги  солдат, как бы нависающие над сценой, символизируют всю мощь
государства, готового - и способного - раздавить человека.

   (После  паузы).  Только  что  мне  объявили,  что  последнее унижение
назначено на послезавтра. Я этого ждал, готовился к этому - и все же это
было  для  меня  ужасным  ударом.  Я заставлю себя выдержать это - я дал
обещание.  Я  буду черпать силы, которые мне так нужны, в твоей любви, в
привязанности  всех вас, в воспоминании о моих дорогих детях, в надежде,
что  правда  будет  открыта.  Но  нужно, чтобы я чувствовал вашу любовь,
чтобы она согревала меня, чтобы я знал, что вы боретесь вместе со мною.
   Продолжайте же розыски без отдыха и передышки!

   За  сценой  раздается  многоступенчатый  лязг железных дверей, входит
НАДЗИРАТЕЛЬ и уводит Дрейфуса.

   АВТОР.  "Гражданская  казнь  Альфреда Дрейфуса состоялась в субботу 5
января 1895 года."

   За  сценой  возникает  барабанная  дробь,  сквозь которую прорываются
полные   ненависти  и  презрения  голоса,  мужские  и  женские:  "Иуда",
"предатель",  "изменник",  "продажная шкура", "грязный еврей" и все, что
еще можно придумать на этот счет.
   Звучит   поданная  военным  голосом  команда:  "На  караул!"  Солдаты
выполняют команду.
   Справа  выходят  и  останавливаются  примерно  на 1/3 сцены ДРЕЙФУС и
ОФИЦЕР. Барабанная дробь становится тише, голоса смолкают.

   ОФИЦЕР.   Альфред   Дрейфус,  вы  недостойны  носить  оружие!  Именем
французского народа лишаю вас этой чести.
   ДРЕЙФУС.  Клянусь  и  заявляю,  что  вы  лишаете чести невиновного! Я
невиновен! Да здравствует Франция! Да здравствует армия!

   Офицер  срывает  с фуражки и мундира Дрейфуса нашивки и бросает их на
землю,  срезает  пуговицы с мундира и форменных брюк и бросает на землю,
ломает над его головой шпагу и тоже бросает на землю. Потом уходит.
   Барабанная  дробь  усиливается  до  прежнего уровня, голоса возникают
вновь.  Чуть  пошатываясь  от  напряжения, Дрейфус четким шагом проходит
оставшиеся 2/3 сцены и исчезает за кулисами.
   Барабанная дробь обрывается, голоса смолкают. Солдаты разворачиваются
строем и уходят.
   Спустя какое-то время ДРЕЙФУС появляется за решеткой.

   МЭТР  (после  паузы). Да-а... По духу похоже на расправу над еретиком
во времена инквизиции. А где же ликующий народ?
   АВТОР.  Я  не смог вывести этих людей на сцену. Совершенно невозможно
представить,  что  в  стране,  которая  считается  и  сама  себя считает
цивилизованной и передовой, было возможно такое.
   За  пять  лет  до  этого,  в 1889 году, в Париже к открытию Всемирной
выставки   была   построена  Эйфелева  башня,  как  символ  технического
прогресса  19 века. Она не сразу стала символом Парижа, напротив, многие
считали ее уродливой.
   "Нельзя  сказать,  что  общественное  мнение во Франции было таким уж
единодушным.  Сен-Жене,  военный  хроникер  газеты  "Фигаро",  и будущий
маршал  Лиоте  -  оба представители военной среды, которые, казалось бы,
неизбежно  должны  были  разделять ее настроения и предрассудки, - и оба
они  в  почти одинаковых выражениях писали о происходящих событиях как о
"позоре,  выставленном  напоказ  перед  заграницей".  Но  здравые голоса
буквально тонули в..."

   За сценой звон разбитого стекла и шум движения огромной толпы.

   1-ЫЙ ГОЛОС ЗА СЦЕНОЙ. Долой евреев!
   2-ОЙ ГОЛОС. Бей жидов!
   МЭТР. Они будут ЭТО все время кричать?
   АВТОР. Здесь - не будут.

   За сценой звон разбитого стекла.

   1-ЫЙ ГОЛОС. Устроим им хрустальную ночь!
   2-ОЙ  ГОЛОС  (исправляя  ошибку  первого). Устроим им Варфоломеевскую
ночь!

   За  сценой  топот  множества  ног, звон разбитого стекла, разбойничий
свист, хулиганский хохот.

   АВТОР.  "После  гражданской  казни  Дрейфус  был  переведен  в тюрьму
Санте."
   ДРЕЙФУС.  Моя  дорогая Люси! (Почему-то сразу вспоминается "Из бездны
взываю").
   Когда мы снова будем счастливы, я расскажу тебе все, что мне пришлось
испытать  сегодня,  что  я пережил, проходя по тюремным коридорам, среди
множества  настоящих  преступников. Мне казалось, что все это - какая-то
галлюцинация.  Но  мой  грязный,  разорванный  мундир  напоминал  мне об
истине,  а  презрительные  взгляды,  которые  я встречал, ясно говорили,
почему я здесь.
   Происшедшего  не вернешь, не надо и отчаиваться! Я должен собрать все
свои  силы,  я  обязан  жить для семьи, для моего имени. Я не имею права
покидать  свой пост до последнего дыхания. Я хочу бороться, надеясь, что
все выяснится.
   Но  что  я  сделал, обещав тебе остаться в живых! Я считал тогда свою
душу более твердой.
   МЭТР.  Значит,  вокруг него в тюрьме были одни преступники. Вот точно
так  же  каждый  тогда считал, что он здесь по ошибке, а все остальные в
камере - настоящие враги народа.
   АВТОР.   У   Дрейфуса   не   было   возможности  общаться  с  другими
заключенными.  Все  эти  три  месяца  в  тюрьме  он  провел  в одиночном
заключении и без прогулок на свежем воздухе.

   На дальней площадке появляется ЛЮСИ ДРЕЙФУС.

   ЛЮСИ.  Ты  обещал  быть  сильным  -  ты сдержал слово - спасибо. Твое
достоинство,  твое мужественное поведение тронули много сердец, и, когда
наступит  час реабилитации, воспоминание о муках, которые ты претерпел в
эти жестокие минуты, будет жить в памяти людей.
   Но  что  за  жизнь, Боже, что за муки! Мы были так счастливы, мы жили
только для себя, для наших детей и родных. Если бы я могла быть с тобою,
оставаться  в  твоей камере, жить с тобой одной жизнью - я была бы почти
счастлива.  Я  имела  бы,  по  крайней  мере,  безграничное счастье хоть
немного  облегчить  твою  участь,  утешать  тебя  моей любовью, окружать
заботами,  которыми  могла бы окружать тебя любящая тебя женщина. Сердце
мое  обливается  кровью  при  мысли,  что  разрешение на свидание еще не
пришло  и  что  мне,  может быть, еще долго придется ждать безграничного
счастья  видеть  тебя.  Умоляю  тебя, береги силы, не теряй бодрости, не
позволяй себе падать духом.
   Малютки  наши  очень  милы.  Они  так  веселы, так счастливы; в нашем
бесконечном  горе  утешительно  хотя  бы  то, что они так малы, что мало
сознают,   что  происходит  вокруг.  Пьер  спрашивает  о  тебе  с  такой
нежностью, что я не могу удерживаться от рыданий.
   ДРЕЙФУС.  Когда  я  вспоминаю  об  этом, я спрашиваю себя, как у меня
хватило  силы  обещать  тебе остаться в живых после осуждения? Субботние
события огнем горят в моем мозгу.
   Я  живу  надеждой,  я живу убеждением, что немыслимо, чтобы правда не
выплыла  наружу, чтобы моя невиновность не была признана и провозглашена
по всей Франции, моей дорогой родине...
   Но  заключение  в  одиночной  камере страшно изнуряет меня, и я прошу
лишь  одного  -  чтобы  меня  скорее  отправили в ссылку. Когда мы будем
вместе - там, в ссылке, - мне будет легче ждать моей реабилитации.
   Я вполне понимаю и оправдываю гнев и ярость народа, которому сказали,
что  я  изменник. Но я хочу жить, чтобы он узнал, что этот изменник - не
я!
   Я буду жить, любимая моя, потому что хочу, чтобы ты продолжала носить
мое имя, как носила до сих пор, с честью, радостью и любовью, потому что
я хочу, наконец, передать его незапятнанным нашим детям.
   Прости,  что  я  иногда жалуюсь и плачу, но кому же я могу рассказать
обо всем, как не тебе!
   Поблагодари  всех  родных  за  их  письма  и  скажи им, что я не могу
отвечать  на  них, потому что не могу злоупотреблять временем начальника
тюрьмы, который обязан их читать...
   ЛЮСИ.  Первое  мое  занятие,  как  только я встаю, - это побеседовать
немного  с  тобою,  послать  тебе  небольшой  луч теплоты в твою мрачную
камеру.  Я так мучаюсь, что не в состоянии облегчить твои муки, что все,
что   происходит  вокруг  меня,  все,  что  не  ты,  меня  нисколько  не
интересует.
   Я  страшно  беспокоилась,  не  получив  от  тебя  весточки, и провела
мучительную ночь... Наконец, я получила сегодня утром твое письмо, и это
успокоило  меня.  Я никак не возьму в толк, почему твои письма так долго
находятся  в  пути; так, твое письмо, отправленное в воскресенье, пришло
лишь во вторник.
   Говори  со  мною,  прошу  тебя,  обо всем, что ты чувствуешь, о своем
здоровье. Что меня мучит и беспокоит - чтобы физические силы не оставили
тебя.
   Сегодня  я  говорила  с  мэтром  Деманжем  - ему все еще не разрешают
видеться с тобой.
   Мы  все  делаем  и  будем  делать  для  того,  чтобы  добиться  твоей
реабилитации.  Мы  все  проникнуты  убеждением,  что нет ошибки, которую
нельзя было бы раскрыть и что наши усилия увенчаются успехом.
   Не  печалься  о  детях  -  оба они славные и хорошие. Я была строга с
ними,  ты  это  знаешь,  но  признаюсь, что теперь, хотя и требую от них
послушания,  я часто начинаю их баловать. Пусть наслаждаются, прежде чем
познакомятся с превратностями жизни...
   ДРЕЙФУС.  Я  надеюсь,  что  мэтр  Деманж  все  же  получит разрешение
видеться  со мной. Попроси его, чтобы он пришел ко мне как можно скорее.
Я хочу попросить его похлопотать, чтобы меня сослали вместе с тобой, дав
возможность  вместе  дожидаться  выяснения  правды. Я хочу сказать ему о
том,  какой  милости  может  добиваться  невиновный  человек,  ожидающий
скорого оправдания.
   Мне  нужен свежий воздух, чтобы свободно дышать, мне нужны физические
упражнения,   мне   необходимо   твое   присутствие,   чтобы   дождаться
реабилитации.
   ЛЮСИ. Наконец я получила разрешение на встречу с тобой. Я подъехала к
тюрьме,  полная  радостного  чувства, а вошла в нее, охваченная глубокой
печалью.  Видеть  тебя  было  так  хорошо, что я не могла наглядеться на
тебя,  но  как  мучительно было расставаться с тобою, зная, что ты опять
остаешься один...

   Люси  Дрейфус  уходит  с  площадки.  Дрейфус  в  камере  один. Камера
затемняется.

   АВТОР.  "В  середине января 1895 года во Франции разразился очередной
министерский  кризис,  в  ходе  которого  неожиданно  подал в отставку и
президент Франции Жан-Поль Казимир-Перье. Причины его отставки не вполне
ясны, неясно также, знал ли он о незаконности приговора Дрейфусу."
   МЭТР.  Вы  считаете,  что если бы знал, должен был вмешаться? Принцип
разделения  и независимости властей был провозглашен еще за сто с лишним
лет до этого, во времена Великой французской революции.
   АВТОР.  Только  лишь провозгласить принцип мало... Прямая обязанность
вмешаться  в  этих  обстоятельствах  лежала  на  министре юстиции, но, в
отличие от военного министра, он этого не сделал. Так или иначе, это был
хотя  и  закрытый,  но  показательный  по своей сути процесс - то, что в
случае с Дрейфусом осуществило французское правосудие.
   РЕЖИССЕР. Нет уж, давайте называть вещи своими именами: показательное
правосудие, избирательное правосудие - это вообще не правосудие!
   АВТОР.  "16  января  1895  года президентом Франции был избран Феликс
Фор.  Вот он с самого начала знал о незаконности приговора Дрейфусу, но,
помимо личной позиции, Фор не собирался идти против общественного мнения
и  лишать народ привычных и приятных ему иллюзий. Смена президента никак
не повлияла на судьбу Дрейфуса."

   Вся  сцена  затемняется,  потом освещается только камера, где Дрейфус
спит,  сидя  за  столом  и  положив  голову  на руки. Рядом поблескивает
стеклышками  пенсне.  Раздается  многоступенчатый  лязг железных дверей,
входит  НАДЗИРАТЕЛЬ,  грубо  расталкивает  Дрейфуса,  надевает  на  него
наручники  и  уводит.  Слышен  голос  Дрейфуса  -  голос непроснувшегося
человека: "Я забыл пенсне!" и ответ надзирателя: "Обойдешься."
   На  сцене  постепенно появляется НЕСКОЛЬКО ЧЕЛОВЕК, которые слоняются
без   дела   -  это  обыватели,  пришедшие  посмотреть  на  благородное,
возвышающее  душу зрелище - отправку каторжников на остров Ре. Среди них
с  озабоченным  видом  снуют  ПОЛИЦЕЙСКИЕ.  По мере того как полицейские
проявляют  все  большую  озабоченность, народу становится все больше. За
сценой возникает шум огромной толпы.

   АВТОР.  "17  января  1895  года  Альфред Дрейфус был увезен из тюрьмы
Санте  в  пересыльную  тюрьму  на  остров  Ре. На Орлеанском вокзале его
посадили  в  специальный  вагон  для  перевозки каторжников. Такой вагон
состоит   из   ряда  одиночек,  размером  соответствующих  пространству,
занимаемому  сидящим  человеком.  При запертой двери невозможно вытянуть
ноги. (Мэтр непроизвольно меняет позу). В полдень следующего дня вагон с
каторжниками  прибыл  в крепость Ля-Рошель. Полиция откладывала отправку
каторжников,  пока  не  разойдутся  зеваки,  пришедшие посмотреть на это
зрелище,  но  те,  увидев  необычность  ее  поведения, не расходились до
глубокой ночи."

   На  горизонтальном  помосте справа появляется ДРЕЙФУС в сопровождении
КОНВОИРОВ.  Среди  гула  толпы вдруг отчетливо слышится: "Дрейфус". "Вон
его  ведут!  Вот  он!"  На  сцене  как-то  сразу оказывается очень много
народа.  Вокруг Дрейфуса и его конвоиров происходит свалка. Слышен голос
Дрейфуса:  "Отдайте  же меня им!" и презрительный голос конвоира: "Да мы
за  тебя  отвечаем."  Охранники  не  слишком  ретиво расталкивают толпу,
проводят Дрейфуса за решетку и вглубь сцены.
   На дальней площадке появляется ЛЮСИ ДРЕЙФУС.

   ЛЮСИ. Мой дорогой Альфред!
   К  счастью,  я  не  читала  вчера  утром газет, и от меня постарались
скрыть гнусную сцену в Ла-Рошели, иначе я сошла бы с ума от тревоги. Это
поведение  толпы  меня не удивляет: оно является результатом чтения этих
подлых  листков,  которые  живут  только  клеветой  и  грязью  и которые
печатали  грубейшую ложь... Но успокойся, среди мыслящих людей произошла
большая перемена.
   (После паузы). Я страшно волнуюсь, что от тебя до сих пор нет никаких
известий.  Я  не  могу  представить, что ты не писал мне все эти дни, но
тогда каков смысл этого запоздания? Я не в состоянии себе ответить.
   (После  паузы).  Я  сейчас  телеграфировала  директору  тюрьмы, прося
сообщить  мне  сведения  о  тебе;  я  уже не владею собой от тревоги. Со
времени твоего отъезда из Парижа я не получила от тебя ни одного письма.
   ГОЛОС  ДРЕЙФУСА.  В настоящее время у меня нет ни бумаги, ни пера, ни
чернил!  Мне  выдается  только  листок бумаги, на котором я тебе пишу, а
потом у меня отбирают перо и бумагу. Что касается моего здешнего режима,
то мне запрещено тебе о нем говорить...
   ЛЮСИ.  Наконец-то  я  получила  от  тебя  письмо. Полученные известия
относятся  к  19  января, а получила я его только 24-ого, то есть спустя
пять дней...
   ГОЛОС  ДРЕЙФУСА.  Я писал тебе ежедневно, начиная с субботы; надеюсь,
что ты получаешь мои письма.
   Когда  я  думаю о том, чем был несколько месяцев назад, и сравниваю с
теперешним    своим    положением,    меня    охватывает   гнев   против
несправедливости  судьбы;  иногда  мой  рассудок  отказывается  верить в
происходящее;  мне  кажется, что все это галлюцинация, что все рассеется
как дым.
   Наконец,  чего  я  прошу  днем  и ночью? Одной только справедливости!
Пусть  тщательно  изучат  мое  дело;  я  не  прошу  милости, но я требую
справедливости,  на  которую  имеет  право всякое человеческое существо.
Пусть  те, в чьем распоряжении могучие средства расследования, продолжат
розыски  и  найдут  настоящего  преступника. Это их священный долг перед
гуманностью и справедливостью...
   ЛЮСИ.  Сегодня  утром  я  получила твое хорошее и дорогое письмо; оно
вдохнуло в меня силы. Прости меня за мои первые безысходные письма; я не
получала от тебя никаких известий и была больна от отчаяния.
   Этот  период  прошел,  воля взяла верх. Мы оба должны жить, мы должны
добиться реабилитации. Мы получим право умереть только тогда, когда наша
задача будет выполнена. Мы оба должны устоять.
   ГОЛОС  ДРЕЙФУСА. Я знаю здесь только два счастливых мгновения: первое
-  когда  мне  приносят  листок бумаги, чтобы я мог написать тебе; таким
образом, я провожу несколько минут в разговоре с тобою; и второе - когда
мне приносят твое письмо.
   Отныне я буду иметь право писать тебе только два раза в неделю...
   ЛЮСИ.  Пьер  сегодня  утром играл твоими фотографическими карточками,
где  ты  изображен  верхом,  в  костюме  путешественника,  в  Бурже. Ему
доставляло  величайшее удовольствие показывать их сестренке, сопровождая
замечаниями,   которые   приходили  ему  в  голову.  Жанна  слушала  его
почтительно...
   Вот  уже  четыре  месяца,  как ты не видел наших детей, а они уже так
изменились...
   ГОЛОС  ДРЕЙФУСА.  Я провел ужасную неделю. У меня нет известий о тебе
уже  восемь дней. Я представлял, что ты больна, потом - что болен кто-то
из детей. Мой мозг создавал всевозможные химеры.
   ЛЮСИ.  Каждое  утро  новое  обманутое  ожидание, потому что курьер не
приносит  мне  писем. Я не знаю, что мне думать. Твое письмо, помеченное
28  января,  шло  до  меня восемь дней, и больше нет никаких известий. Я
всей  душой  надеялась,  что смогу поговорить с тобой хотя бы при помощи
письма,  а известия о тебе, которые так медленно доходят, становятся все
реже и реже.
   Я  не могу понять смысла этих задержек с письмами. Я пишу тебе каждый
день;  у  меня только и есть эта хорошая минута, и я не хочу себя лишать
ее...
   Я  все  никак  не  могу  получить  разрешения на встречу с тобой; это
оказалось  очень  долго.  Как о многом мне надо рассказать тебе: новости
обо  всех  нас,  о  наших  детях,  о всей семье, о тех сверхчеловеческих
усилиях, которые мы делаем, чтобы найти ключ к разгадке этой тайны...
   Когда  я смотрю на наших детей и думаю, как ты был бы счастлив быть с
ними  рядом,  видеть,  как  они растут и развиваются, присутствовать при
первых проявлениях их ума, меня охватывает глубокая печаль...
   ГОЛОС  ДРЕЙФУСА. Моя дорогая Люси, ты должна вырастить из наших детей
честных  и мужественных людей. Нужно, чтобы ты однажды могла сказать им,
что  их  отец  был  честным  и мужественным солдатом, чью жизнь разрушил
ужасный рок. Тебе понадобится много мужества, много, оно понадобится вам
всем,  обеим нашим семьям. Вы не имеете права дать себя победить, что бы
со мною ни случилось.
   ЛЮСИ. Сегодня я получила твое письмо, написанное десять дней назад. Я
плакала,  плакала  очень  долго,  обхватив голову руками, и понадобилась
горячая  ласка  нашего  маленького Пьера, чтобы я смогла улыбнуться хоть
немного.
   (После  паузы). Мной овладела вчера детская радость, когда я получила
разрешение  видеть тебя два раза в неделю. Приближается, наконец, момент
высшего для меня счастья...
   ГОЛОС  ДРЕЙФУСА.  (После  паузы).  Несколько  мгновений,  проведенных
вместе  с  тобой,  доставили мне величайшее наслаждение, хотя я и не мог
сказать всего, что было у меня на душе.
   Когда  я  тебя  вижу,  время  свидания  так  кратко  о  бежит с такой
быстротой,  до того мне незнакомой, а остальные часы, которые я провожу,
тянутся  с  такой  страшной  медленностью,  что я забываю сказать тебе и
половину того, что приготовил...
   АВТОР.  "Остров  Ре, куда был этапирован Альфред Дрейфус, отделяют от
Парижа по прямой более четырехсот километров, включая крайне мучительный
переезд   по  морю.  Едва  оправившись  от  тяжелой  болезни,  вызванной
непрерывными  волнениями,  и с трудом получив в министерстве необходимые
разрешения,  Люси  Дрейфус  поехала  на  свидание  с мужем в пересыльную
тюрьму.  Потом вернулась в Париж. Потом через неделю снова проделала тот
же путь. Последнее свидание между ними состоялось 21 февраля 1895 года -
это был день отъезда Дрейфуса, о чем оба они не знали. На этом последнем
свидании  Люси  Дрейфус умоляла служащих тюрьмы связать ей руки, но дать
дотронуться до мужа. В грубой форме ей было отказано.
   Сразу   же   после  свидания  Альфред  Дрейфус  получил  распоряжение
собираться.  Все  сборы состояли в упаковке вещей в тюк. Альфред Дрейфус
был  посажен на пароход "Сен-Назер", который повез его в ссылку. О месте
ссылки ему ничего не сообщалось."

   Звучит пароходный гудок. Люси Дрейфус уходит с площадки.

   МЭТР. Да-а... (Произносит как стихи, но с очень личной интонацией).
		Я помню тот Ванинский порт
		И рев парохода угрюмый...
   РЕЖИССЕР (подхватывает, и получается что-то вроде пения дуэтом).
		...Как шли мы по трапу на борт
		В холодные, мрачные трюмы.
		От качки стонали зека,
		Обнявшись, как родные братья,
		И только порой с языка
		Срывались глухие проклятья.
   МЭТР (после паузы, один). Будь проклята ты, Колыма!..

   За  решеткой  появляется  ДРЕЙФУС. Возникает и затем сопровождает все
сцены "Дрейфус на Чертовом острове" несмолкающий шум океана.

   ДРЕЙФУС.  Воспоминание о жене, которую я оставил в полном неведении о
моем  отъезде  и  которую  не мог даже обнять, о детях, обо всех родных,
которых   я  оставил  в  полном  отчаянии,  незнание  места,  куда  меня
отправляли  -  все это привело меня в неописуемое состояние. Моя камера,
запиравшаяся простой решеткой, находилась в передней части палубы. Стоял
небывалый  для  наших  широт мороз в 14 градусов. Днем, не спуская глаз,
меня   стерег  один  надзиратель,  вооруженный  револьвером,  ночью  два
надзирателя. Им было строжайше запрещено разговаривать со мною.
   По  истечении  восьми  дней температура стала более мягкой, а затем и
тропической. Я догадался, что мы приближаемся к экватору, но все-таки не
знал,  куда  меня везут. Более чем через две недели мы прибыли к берегам
островов  Спасения.  Я  понял,  где мы находимся, по обрывкам разговоров
надзирателей,  которые  говорили  о  постах,  куда  их должны назначить.
Названия этих постов относились к местностям Французской Гвианы.
   Я  надеялся,  что  меня  скоро высадят, но оказалось, что необходимые
приготовления  к  моему приезду не были сделаны. Я провел еще четыре дня
на пароходе в железной клетке, раскаленной от тропического зноя, и затем
около месяца в каторжной тюрьме Королевского острова.
   13  апреля  меня  перевезли  на  Чертов остров, который раньше служил
местом заключения для прокаженных.

   Дрейфус уходит вглубь сцены. Шум океана становится чуть тише.

   АВТОР.  "Административный  центр Французской Гвианы Кайенна находится
почти  на  экваторе  в  9000  километров  от  Парижа. Излишне говорить о
губительном  воздействии  тропического  климата  на  любого, кто вырос в
средней  полосе,  район  же  Кайенны по своим условиям и вовсе назывался
"сухой  гильотиной".  В  Кайенну  отправляли самых опасных преступников.
Ничего   не   известно  об  их  исправлении,  но  имеется  свидетельство
современника,   что   из   французских   тюрем  выходят  "расслабленными
идиотами".
   По  иронии  судьбы,  архипелаг, на одном из островов которого отбывал
наказание  Дрейфус,  назывался  острова Спасения, но остров, назначенный
для  его  пребывания,  вполне  заслуженно  назывался  Чертовым островом.
Раньше на нем содержались заключенные, больные проказой."

   Появляется   ДРЕЙФУС   в   сопровождении   вооруженного   револьвером
НАДЗИРАТЕЛЯ,  следующего за ним в двух шагах. Поразительным образом даже
в уродливой казенной одежде он сохраняет военную выправку.
   Здесь  и  далее:  всякий  раз,  когда  Дрейфус проходит по сцене, его
сопровождает  вооруженный  надзиратель;  всякий  раз,  когда  он говорит
что-то,  находясь  за  решеткой, за сценой звучат скрежет открываемого и
закрываемого  замка,  грубые  голоса  надзирателей  и стук их деревянных
сабо. Одновременно с этим через всю сцену расслабленной от зноя походкой
проходит один надзиратель, а на ступеньки конструкции в напряженной позе
садится другой, который в произвольный момент времени встает и уходит.
   На  Чертовом  острове  Дрейфус  начал  курить. Но по тому, как он это
делает,  сразу видно, что это "не его" привычка. Больше мы его курящим и
не видим.

   ДРЕЙФУС.  ...До  сих  пор  я  сохранял в себе культ разума, я верил в
логику  вещей и событий, я верил, наконец, в человеческую справедливость
и  в  правосудие.  Но  я  и  теперь  ровно  ничего не понимаю в том, что
произошло.  Я  пережил  за последние месяцы столько испытаний, я услышал
столько вещей, оскорбительных для человеческого сознания, что сомневаюсь
теперь  во всем и во всех, кроме моих. Быть осужденным за самое позорное
преступление,  которое  может  совершить  человек, - без явных улик, без
мотивов,  на  основании какого-то подозрительного документа, написанного
почерком, похожим на мой или подделанным под мой! И такие факты возможны
в  такой стране, как Франция - стране, проникнутой идеями справедливости
и  истины!  (На  этом  месте  Мэтр  выходит из задумчивости и смотрит на
Дрейфуса  -  пожалуй,  с интересом). Иногда невольно кажется, что живешь
несколько веков назад.
   Я  писал  министрам  (Мэтр  непроизвольно  кивает),  требуя постоянно
нового  следствия.  Никто  не  имеет  права погубить таким образом честь
офицера и всей его семьи, когда правительство имеет в своем распоряжении
все  необходимые  средства,  чтобы  пролить  свет  на  это дело; это его
строгая и безусловная обязанность.
   А потом, есть ведь еще пути дипломатии.
   Если  бы  хоть  после  моего  осуждения,  как  мне  обещали в военном
министерстве,  продолжали  бы  поиски,  чтобы  снять  маску с виновного!
Несчастный,   совершивший   это  преступление,  находится  на  фатальной
наклонной плоскости и не сможет уже остановиться.

   Дрейфус и надзиратель уходят.

   АВТОР.  "Подробности  жизни  Альфреда  Дрейфуса  на  Чертовом острове
известны  в  основном из его дневника, который он вел с апреля 1895 года
по  сентябрь  1896-ого, пока его у него не отобрали." Но вообще, Дрейфус
много  раз  упоминает  в  числе перенесенных лишений, что у него не было
письменных  принадлежностей  и  что  ему  было  нечего читать. Очевидно,
заниматься  умственной  работой,  загружать  свой  мозг  было  для  него
настоятельной жизненной потребностью...
   МЭТР.   В   некоторых   людях  это  невозможно  убить  ни  при  каких
обстоятельствах...
   АВТОР. ...и для него было мучительным...
   МЭТР.  ...Покажется  невероятным,  что  в  лагере  могли существовать
оркестр, театр...
   АВТОР.  ...не  иметь  такой возможности. Вот если я привык выходить в
Интернет, а у меня нет доступа...
   МЭТР  (Режиссеру).  Как  говорил  начальник лагпункта Тарасюк, "Такие
люди нам здесь нужны."
   РЕЖИССЕР (двусмысленным словам - двусмысленную интонацию). Там должны
находиться самые достойные люди.
   МЭТР.  ...А  майор  Шкабардня  любил  вызвать из строя и одним ударом
выбить зеку все зубы.
   АВТОР    (непроизвольно    дотронувшись    до    щеки).    Зубы    из
металлокерамики...
   МЭТР. Такого опыта пока еще нет.
   РЕЖИССЕР  (голосом,  каким  утешают  безнадежно больных, но уж больно
утрированным). Ну, будем надеяться, что до этого все же не дойдет.
   МЭТР.  И  вот  такая  Шкабардня  была  там  царь и бог... Вначале еще
казалось,  что самое тяжелое в тюрьме и в лагере - невозможность хотя бы
минуту побыть одному.

   Сказав это, Мэтр надолго замолкает.
   Появляется ДРЕЙФУС в сопровождении вооруженного НАДЗИРАТЕЛЯ.
   Здесь  и  далее:  по  мере  того, как Дрейфус все дольше находится на
Чертовом  острове,  голос  его становится все более глухим и речь иногда
затрудненной.  Видно,  что его здоровье стремительно ухудшается. Он ни в
коем случае не демонстрирует, просто иногда не может сдержать боли.

   ДРЕЙФУС.  Все  та  же  ужасная  жизнь  вечных подозрений, постоянного
надзора, мелких ежедневных придирок.
   Меня  сторожат,  чтобы  помешать  уйти,  как  будто я хоть чем-нибудь
проявил  подобное намерение. Но меня преследуют на каждом шагу, все, что
я  делаю,  дает  повод для выговоров, каждое мое движение подозревается.
Мне  не  позволяют  гулять  вокруг  камеры, мне нельзя садиться у берега
моря, в единственном месте, где есть хоть немного прохлады. Когда я хожу
немного  скорее,  мне  говорят,  что я хочу утомить сопровождающего меня
надзирателя,  когда  после  этого  я  заявляю,  что  не буду выходить из
камеры, мне грозят наказанием!
   Истина  не  только  не  раскрывается,  но сделано все, чтобы помешать
этому.  Мне  запретили  даже  говорить  жене  о  тех розысках, которые я
советовал ей сделать. Меня лишили возможности защищаться.

   Пройдя   примерно   1/3   сцены,  надзиратель  садится  на  ступеньки
конструкции,  не  сводя взгляда с Дрейфуса, который проходит 2/3 сцены и
останавливается.

   АВТОР.  14  июля  1895 года. (Мэтру). Национальный праздник Франции -
День взятия Бастилии.

   Мэтр кивает.
   На  флагштоке  - по центру в глубине сцены - поднимается, развеваясь,
трехцветный   французский   флаг.   Звучит   "Марсельеза".  Стоя  прямо,
вытянувшись,  Дрейфус  смотрит на флаг. Сидя спиной к флагу, надзиратель
пристально смотрит на Дрейфуса.
   Флаг  падает,  "Марсельеза" смолкает. Дрейфус и надзиратель уходят со
сцены. Шум океана смолкает. Полная тишина.

   (Таким  голосом,  чтобы  запомнилось).  "В  июле  1895 года произошло
внешне  малозначительное  событие, касавшееся, казалось бы, только очень
узкого  круга  военных  - начальником контрразведки вместо заболевшего и
впоследствии умершего полковника Сандерра был назначен Жорж Пикар."

   Шум  океана возникает вновь. По сцене расслабленной походкой проходит
НАДЗИРАТЕЛЬ.

   "По  условиям  ссылки  Дрейфус, не имея почти никаких приспособлений,
должен был сам себе готовить и стирать одежду."
   РЕЖИССЕР.  Самое подходящее занятие для человека, хотя и осужденного,
но получившего блестящее образование.
   МЭТР. "Arbeit macht frei" - "Труд делает свободным".
   АВТОР.  "Продукты  очень  часто  были  испорченными, и их приходилось
выбрасывать.  В  какой-то  мере спасали положение овощи, которые росли в
диком виде на месте огородов, некогда посаженных прокаженными."
   Следует  сказать,  что наказание в виде ссылки вовсе не подразумевает
жизни  на  изолированном  острове.  У  Франции  на  всех  не  хватило бы
островов.  Но отправить на остров, где раньше была колония прокаженных -
это  было  сделано  специально для Дрейфуса. Ни для кого не было сделано
столько исключений, как для него.

   За решеткой появляется ДРЕЙФУС.

   ДРЕЙФУС. Моя дорогая Люси!
   Я  все время думаю о тебе и о наших детях. К счастью, они еще слишком
малы, чтобы понимать все происшедшее, иначе каким тяжелым уроком было бы
это для них! Что касается меня, мой долг идти без слабости до конца.
   Каждый   раз,  когда  я  гляжу  на  море,  в  памяти  моей  всплывают
воспоминания  о  тех  счастливых  минутах,  которые я провел там с вами.
Мысленно  я вижу наши прогулки на морском берегу с маленьким Пьером, как
мы  играем  и  резвимся  с  ним, как мечтаем о хорошем будущем для него.
Затем возвращается ко мне мысль о настоящем ужасном положении...
   Всегда  один,  наедине со своими мыслями, и ни одного дружеского лица
рядом!  Днем  и ночью я должен сдерживать свой мозг и сердце. Мне иногда
хочется   разрыдаться,   но   стыдно   выказать   свою   слабость  перед
надзирателями,  стерегущими  меня днем и ночью. С первого дня пребывания
на  острове  я принял за правило и не нарушаю его - не требовать ничего,
никогда  не  поднимать  споров относительно применения наказания, потому
что  в  противном  случае  это  означало  бы,  что я в принципе принимаю
осуждение, а я его в принципе не принимаю. Но меня до крайности изнуряет
непрерывная   работа  мозга,  который  безуспешно  пытается  решить  эту
загадку.
   Ради  вас  я  вынесу  все.  Я хочу бороться до последней капли крови,
каким бы мукам меня ни подвергали.
   АВТОР.  "В  разное  время  Дрейфуса,  одного на острове, сторожило от
шести   до   четырнадцати   надзирателей.   Им   было  строго  запрещено
разговаривать  с  ним.  Так  как  они отвечали отказом на любую законную
просьбу   и  молчанием  на  любой  обыденный  вопрос,  Дрейфус  перестал
обращаться  к  ним вообще. В сущности, все время - все годы, проведенные
на Чертовом острове, - Дрейфус молчал, разговаривая только с приезжавшим
примерно раз в месяц начальником колонии.
   Также  и  сверх  выполнения  своих  прямых  обязанностей  надзиратели
относились к Дрейфусу крайне враждебно."
   МЭТР (мысли вслух).
		Меня ты, конечно, не ждешь
		И писем моих не читаешь...
   АВТОР.  "До  нас  дошла  только незначительная часть переписки Люси и
Альфреда  Дрейфуса  за  этот  период.  Часть  писем таинственным образом
исчезла,   о  других  достоверно  известно,  что  по  приказу  они  были
уничтожены. Письма неделями лежали без движения в канцелярии губернатора
Гвианы  и  в  министерстве  колоний  в  Париже, прежде чем их доставляли
адресату. И это еще не все.
   Первое  письмо  от  жены,  полученное Альфредом Дрейфусом на Чертовом
острове, было написано в феврале 1895 года."

   На дальней площадке появляется ЛЮСИ ДРЕЙФУС.
   Все  время,  пока  Дрейфус  находится на Чертовом острове, голос Люси
неизменен.

   ЛЮСИ. Мой дорогой Альфред!
   Я  была  глубоко  взволнована,  когда  узнала,  что  ты  сразу  же по
окончании  нашего  свидания  оставил  остров Ре. Правда, ты жил вдали от
меня,  однако  я  могла  видеть  тебя  каждую  неделю, и я с нетерпением
ожидала  этого  свидания.  Теперь  у  меня  осталась  одна надежда, одно
желание  - соединиться с тобой, поддерживать в тебе силы и своей любовью
и привязанностью помочь тебе дождаться реабилитации.
   Я  просила у министра колоний позволения соединиться с тобой, так как
закон  разрешает  женам  и  детям  ссыльных сопровождать их. Я не думаю,
чтобы   этому   могло   помешать  что-нибудь,  а  потому  жду  ответа  с
лихорадочным нетерпением.
   Ни  одного  мгновения  не  проходит, чтобы я не думала о тебе. Каждое
утро я встаю с надеждой, я жду письма.
   (После  паузы).  Я  прочла  в  газетах,  что для тебя назначен Чертов
остров,  но если весть о твоем прибытии достигла Франции, то я еще ровно
ничего не получила от тебя.
   (После  паузы).  Я  провела самый ужасный день в своей жизни. Одна из
газет  напечатала  сообщение,  что  ты  болен.  Обезумев,  я бросилась в
министерство колоний. Известие оказалось ложным...
   (После  паузы).  Министр колоний не ответил на два прошения, поданных
еще в феврале.
   Если я и могу жить в разлуке с тобой, то только потому, что я надеюсь
и  безусловно,  безгранично  верю  в будущее. Но мне так тяжело жить без
тебя,  что  я  опять  обратилась с просьбой разрешить мне разделить твое
изгнание.  Я  хотя  бы  имела  счастье  жить  с тобой, быть около тебя и
поддерживать своей любовью.
   Наши  малютки  Пьер и Жанна продолжают оставаться хорошими и славными
детьми,  сердечными  и  милыми  со всеми. Они оба прекрасно выглядят и с
каждым днем растут и крепнут.

   Люси Дрейфус уходит с площадки.
   По  сцене  и  помостам  в  разных  направлениях проходят КАТОРЖНИКИ с
какими-то грузами и инструментами.

   АВТОР.  "Помимо  того,  что  прогулки по острову разрешались Дрейфусу
только  на  небольшой  его  части, - когда туда привозили для выполнения
работ  каторжников,  ему  запрещалось  выходить  из камеры... то есть из
хижины  -  из  опасения,  что  он  будет  общаться  с  ними. Хижина была
построена специально для него и вся кишела насекомыми.
   МЭТР. Насекомыми...
   АВТОР. Насекомыми. Кишела насекомыми.

   Автор  вдруг осознает, что насекомые, которых имеет в виду Мэтр - это
вши  в  лагерном  бараке.  Его передергивает. Несколько листков рукописи
выпадает у него из рук. Автор подбирает их с пола.

   ...Кишела насекомыми. Кишела тропическими насекомыми.

   Автор  никак  не  может  избавиться  от наваждения. Теряет и не может
найти нужное место в рукописи.

   Кишела тропическими насекомыми, которыми... которых...

   Наконец  Автор  находит  нужное место в рукописи и продолжает излишне
твердым голосом.

   "...самым  опасным  из  которых был паук-краб величиной с кисть руки.
Укусы его ядовиты."

   Перевернув  лист рукописи, Автор непроизвольно смотрит на собственную
кисть.  Конечно,  это  не  кисть человека, который занимается физическим
трудом, но и далеко не того, кто тяжелее ручки ничего в руках не держал.

   "Впрочем,  если  бы  Дрейфус  отбывал  наказание на общих основаниях,
неизвестно,  как  бы к нему отнеслись патриотически настроенные м-м-м...
социально близкие (Мэтр непроизвольно кивает) грабители и убийцы."
   ДРЕЙФУС.   Каждый  раз,  когда  мной  овладевает  слабость,  когда  я
спрашиваю себя, как после стольких лет безупречной жизни я мог оказаться
тут,  и  мне  хочется  навсегда закрыть глаза, - я страшным усилием воли
опять выпрямляюсь и кричу себе самому: "Ты не один в этом мире, ты отец,
ты  должен  защищать  свою  честь,  честь  жены  и  детей,"  - и я опять
продолжаю свой путь.
   Сегодня,  когда я пишу это письмо, воскресенье. Как хорошо я проводил
этот  день  с  вами! Я с нетерпением дожидался той минуты, когда я смогу
играть  с  маленьким  Пьером,  брать  его  к  себе, разговаривать с ним,
развивать  его ум, внушать ему культ красоты и истины, чтобы воспитать в
нем высокую душу, которая не поддастся мерзостям жизни.

   На дальней площадке появляется ЛЮСИ ДРЕЙФУС.

   ЛЮСИ.  Мне  трудно  передать,  как  билось  мое сердце, когда я опять
увидела твой дорогой почерк, когда я читала написанные тобой строки. Мне
казалось, что я говорила с тобою, что твой голос раздавался в моих ушах;
я, наконец, получила частичку тебя.
   Твое  мужество  поддерживает  всех  нас.  Твой  пример  дает нам силы
продолжить  наш план, который мы начертали. До глубины души тронуло меня
письмо, написанное тобой маленькому Пьеру. Он был в восторге, и лицо его
освещалось радостью, когда я вновь и вновь перечитывала ему твое письмо.
Теперь  он знает его наизусть. Когда он говорит о тебе, он делает это со
всем пылом своей маленькой души...
   Моя мысль больше с тобой, на островах Спасения, чем здесь, я живу там
с тобой, я стараюсь разглядеть тебя на этом затерявшемся острове.
   С  последним  письмом  я  послала  тебе пакет журналов, которые будут
интересны  для  тебя  и  помогут  сократить  долгие  часы ожидания, пока
виновный будет найден.
   С  тех  пор, как ты покинул Францию, мои страдания удвоились. Дни мои
проходят  в жестоких размышлениях, а ночью меня преследуют кошмары. Одни
только  дети  своими ласками, своею свежей душой напоминают мне о долге,
который  я  должна  выполнить.  Я бесконечно меньше горевала бы, если бы
была с тобою; я знала бы по крайней мере, как ты себя чувствуешь, каково
твое  нравственное  состояние,  и  была  бы  спокойна  хотя  бы  в  этом
отношении.
   Я не могу к тебе приехать, у меня все еще нет разрешения.
   АВТОР.  "Вопреки  законам  Франции,  Люси  Дрейфус  так и не получила
разрешения  следовать в ссылку за мужем. Впрочем, по своему положению на
Чертовом  острове  Альфред  Дрейфус и сам очень быстро понял, что ему не
доведется увидеть жену."
   ЛЮСИ. Париж, 15 октября...
   АВТОР (Мэтру). День ареста Дрейфуса.

   Мэтр кивает.

   ЛЮСИ.   Сегодняшнее   число   вызывает   во   мне  такие  мучительные
воспоминания, что я не могу не поговорить с тобой. Я тогда чувствую себя
лучше,  и  мне  кажется,  что этим я доставляю удовольствие и тебе. Я не
хочу  говорить с тобой об этих ужасных днях, но я хочу тебе сказать, что
мы   полны   веры  и  надежды,  что  наше  упорство  восторжествует  над
препятствиями  и  что  мы  в  конце  концов возьмем верх над презренными
людьми, которые совершили это гнусное преступление.
   Будем надеяться, что мы уже прошли самую трудную часть нашей Голгофы.
Бог,  пославший  нам  это  испытание,  поддержит нас в исполнении нашего
долга.
   Когда  я смогу, наконец, своим уходом, своей привязанностью заставить
тебя  забыть  этот  страшный  год!  Как и у тебя, у меня бывают страшные
минуты, когда я теряю терпение.
   Я ничего не написала тебе о детях, а между тем именно они привязывают
нас  к  жизни,  именно  для них мы выносим это нестерпимое положение, и,
благодарение  Богу,  они об этом и не догадываются. Все возбуждает в них
веселье, они поют, смеются, болтают и оживляют весь дом.
   АВТОР.  К  этому письму была приписка, сделанная рукой старшего брата
Альфреда Дрейфуса Матье.

   Люси  Дрейфус  уходит  с площадки, и на ней появляется МАТЬЕ ДРЕЙФУС.
Звучит его голос - голос старшего брата и старшего мужчины в семье. Этот
голос вливает силу в каждого, кто его слышит.

   МАТЬЕ. Мой дорогой брат!
   Я  получил  твое  хорошее письмо, и для меня было большим утешением и
отрадой  видеть тебя столь крепким и мужественным. Я не говорю: надейся,
я  говорю:  верь,  и  не теряй уверенности. Невозможно, чтобы невиновный
расплачивался за виновного.
   Нет того дня, когда бы я не был с тобой мыслью и сердцем.

   Матье Дрейфус уходит с площадки, Альфред Дрейфус уходит из-за решетки
вглубь сцены.

   АВТОР. "Все это время Матье Дрейфус и пришедший ему на помощь историк
и  публицист  Жозеф  Рейнак  встречались с политиками, с журналистами, с
мало-мальски  влиятельными  людьми,  пытаясь  убедить  их в невиновности
Альфреда  Дрейфуса  и  в том, что следует искать настоящего преступника.
Все   было   напрасно:  от  родных  изменника  все  шарахались,  как  от
зачумленных."

   Автор  переворачивает  страницу,  видит,  что  следующие за ней листы
перепутаны, и начинает искать нужное место. Возникает заминка.

   РЕЖИССЕР.  В  том,  что касается Дрейфуса, французы были поразительно
едины.
   АВТОР. В основном, да. В этом народ и партия едины. Э-э-э... м-м-м...
В  этом народ и депутаты еще долго будут едины. Основное обстоятельство,
в  корне  меняющее ситуацию, возникнет с совершенно неожиданной стороны.
(Нашел). "Несколько раз Матье Дрейфус пытался встретиться и с редактором
газеты  "Justice"  Жоржем Клемансо, но тот сказал своему секретарю: "Для
этого  господина  меня  нет  никогда." Положение усугублялось тем, что у
родных  Дрейфуса были только моральные доказательства его невиновности и
что  они  даже не знали в точности, в чем именно его обвиняют: в связи с
закрытостью   судопроизводства   никакие   судебные   документы   им  не
выдавались."
   По  существу,  перед семьей Дрейфуса стояла задача более сложная, чем
перед  контрразведкой:  не  имея  к тому никаких средств, самостоятельно
найти изменника.
   РЕЖИССЕР.  Некоторые  авторы  пишут, что Матье Дрейфус пытался давать
взятки.
   АВТОР.  Да. В своем роде это было очень разумно. Беда состояла в том,
что решить это дело взятками было нельзя.

   Появляется ДРЕЙФУС в сопровождении вооруженного НАДЗИРАТЕЛЯ.

   ДРЕЙФУС.  Я  получил  письмо  от  всей семьи. Какое чувствуется горе,
страшная  скорбь,  овладевшая  моими  близкими.  Она  проникает в каждую
строчку. Читая и перечитывая письма, я понял, каким страшным ударом было
мое  исчезновение  (на этом слове Мэтр выходит из задумчивости) для моих
родных.  Какое  отчаяние  переполняет  их  души,  что  они  еще не могут
объявить  мне  об открытии виновника, о приближающемся конце наших общих
пыток.
   Мне  пишут,  что  я думаю больше о чужих страданиях, чем о своих. Да,
потому  что  будь я один в мире, меня давно бы не было в живых. Силы мне
придает  только  мысль о Люси, о наших детях. Прежде чем умереть, я хочу
знать, что с имени Люси и детей смыто позорное пятно.
   Нет  такого  наказания,  которого  не  заслужил  бы  совершивший  это
преступление. Преступный по отношению к родной стране, к невиновному, ко
всей его семье, преданной отчаянию, этот человек должен быть чудовищем.

   Дрейфус и надзиратель уходят.
   На дальней площадке появляется ЛЮСИ ДРЕЙФУС.

   ЛЮСИ. Париж, 19 декабря...
   АВТОР (Мэтру). День начала суда над Дрейфусом.

   Мэтр кивает.

   ЛЮСИ.  В  прошлом  году  в этот день мы надеялись, что дошли до конца
нашей  Голгофы,  мы  надеялись  на  справедливость и правосудие. Часто я
спрашиваю  себя,  почему  нам  ниспослано  такое  испытание,  почему нам
суждено  терпеть  муку,  в сравнении с которой сама смерть показалась бы
приятной.
   Я  хочу  снять  маску  с  тех,  кто  виновен  в этой подлости, в этой
беспримерной  низости.  Если бы мы сами не были жертвами столь страшного
преступления,  я  никогда  не  поверила  бы, что могут существовать люди
настолько низкие, подлые, испорченные, чтобы лишить чести семью, которая
гордилась   своим   незапятнанным   именем,  чтобы  допустить  осуждение
безупречного  офицера  и чтобы совесть в решительный момент не заставила
бы их признаться.
   Твой  маленький  Пьер  каждый  вечер  пылко  молится  о  твоем скором
возвращении.  Ребенок,  который привык, чтобы ему все улыбалось в жизни,
не  понимает,  почему его просьба не услышана. Он повторяет свою молитву
два раза, опасаясь, что нехорошо ее прочел...
   МЭТР (Автору). А какую молитву читал на ночь маленький Пьер Дрейфус?
   АВТОР.  Католическую.  Дрейфусы были патриотически настроенной, очень
ассимилированной семьей. Ощущали себя французами.
   Я  не сказал, что католическая пресса во всем мире агитировала против
Дрейфуса  и  писала, например, такое: "Евреев следует исключить из числа
цивилизованных  народов  во  всем  мире:  в  Италии,  Франции,  Австрии,
Англии."  Или  вот,  но  это уже позднее: "Осуждение Дрейфуса заклеймило
всех   космополитических   евреев   (услышав  знакомое  выражение,  Мэтр
непроизвольно  кивает). С обычным своим хитроумием..." Вот: "Протестанты
объединились  с  евреями  и  образовали  синдикат.  Деньги  поступают из
Германии."  (Перевернув  страницу).  "Перед  взором  Израиля поднимается
Париж,  о  котором  он  не  имеет  понятия: Париж святой Варфоломеевской
ночи."

   Люси Дрейфус уходит с площадки, и на ней появляется МАТЬЕ ДРЕЙФУС.

   МАТЬЕ. Мой дорогой брат!
   Все силы моей воли и разума направлены к одной цели: раскрыть истину,
и мы этого добьемся.
   Я  не  могу  не  повторяться  вплоть  до того дня, когда я смогу тебе
сказать: истина раскрыта, свет пролит; но нужно, чтобы ты дожил до этого
дня. Ты должен напрягать все силы своего существа, чтобы выстоять против
всех  страданий,  и  я уверен, что твое мужество окажется на высоте этой
задачи...

   Матье Дрейфус уходит с площадки.

   АВТОР.  "Все  это  время  Матье  Дрейфус  не  оставлял  попыток найти
настоящего   виновника   преступления.   Удачливый  предприниматель,  он
ликвидировал  все  свои  дела  и  сосредоточился на одной этой цели. Его
деятельность  не  осталась  незамеченной.  Матье  Дрейфус  стал объектом
провокации,  целью  которой было представить и его как немецкого шпиона.
Более  опытный, чем брат, и более готовый к человеческой подлости, Матье
Дрейфус  не  поддался  на  провокацию,  однако  его сыновья - племянники
Альфреда  Дрейфуса,  -  учившиеся  в элитных учебных заведениях Франции,
вынуждены  были  уйти  оттуда  из-за травли, развернутой их соучениками.
Преследованиям подвергался также и тесть Дрейфуса."

   Мэтр кивает головой с не вполне понятным удовлетворением. Хотя что же
тут непонятного: "члены семьи изменника родины".
   Появляется ДРЕЙФУС в сопровождении вооруженного НАДЗИРАТЕЛЯ.

   ДРЕЙФУС.  В каком кошмаре я живу уже скоро пятнадцать месяцев и когда
он  кончится.  Смерть была бы освобождением, но я не имею права думать о
ней.  Когда  же  наконец  найдут виновного, когда я узнаю правду об этой
трагической истории? Я иногда сомневаюсь, что доживу до этого, так часто
мной овладевает страшное отчаяние. Я получил посылку с книгами, но я уже
не  в  состоянии  долго  читать,  до  того я весь развинтился. Я не могу
заниматься английским языком больше пятнадцати минут в день. А между тем
те  немногие  минуты,  когда  я  могу уйти от своих мыслей, приносят мне
некоторое облегчение.
   Ведь  есть  же так называемые честные люди, вроде Бертильона, которые
осмелились  уверенно  утверждать  под  присягой, что никто другой, кроме
меня,   не  мог  написать  это  гнусное  письмо.  Привести  какие-нибудь
моральные или иные доказательства - для них это неважно.
   Подобное  положение,  переносимое  так  бесконечно  долго, становится
слишком  мучительным,  слишком  ломает все существо. В конце концов меня
или  замучают  до  смерти,  или  заставят покончить с собой во избежание
сумасшествия.  Позор  за  мою смерть падет на дю Пати, на Бертильона, на
всех, кто принимал участие в совершении этой несправедливости.

   Дрейфус и надзиратель уходят. Шум океана смолкает. Полная тишина.

   АВТОР  (так,  чтобы  запомнилось;  ассоциация,  возможно,  не  совсем
уместная  -  голос  Левитана:  "От советского Информбюро"). В марте 1896
года  на  стол начальника контрразведки полковника Пикара в числе прочих
документов  легла  перехваченная  агентурой  телеграмма,  из  содержания
которой  следовало,  что ее адресат - некто Эстергази - является агентом
немецкого   военного   атташе   в  Париже  Шварцкоппена  и  продает  ему
французские   военные   секреты.  Полковник  Пикар  распорядился  начать
расследование."